желая поддержать общую «симптоматическую» беседу, почти бодро сказал:
— А у меня однажды уже болела голова, почти так же. После удара о кузов паровика. Дня два болела.
Глупость сказал. Намеренно. И ведь помогло.
— Два дня? Это немного. — Сим повеселел: решил, что и у него через два дня все пройдет.
Не прошло.
Через два дня произошло иное, отвлекшее всех девятерых от недомоганий и в каком-то смысле облегчившее страдания. Корабль всплыл.
До сего момента он покачивался, чуть приподнявшись с каменного ложа, зажатый с одной стороны куском грунта, который не успели срыть до той достопамятной ночи. Вода давно затопила все полости пещеры, где Ной развернул строительство, и постепенно поднималась все выше и выше, к краям бортов, к верхней палубе, заставляя волноваться всех обитателей: а не затопит ли их?
А одним не самым прекрасным утром раздался оглушительный «чмок», и корма корабля, освободившаяся от плена липкой жидкой, колышущейся, как студень, грязи, на которой лежал Ковчег, взметнулась вверх, позволив всему незакрепленному скарбу (и людям заодно) возможность свободно скатиться кубарем к носу. Нос тоже не заставил себя долго ждать. Едва все пришли в себя, поднялись, потирая ушибы и морщась от резко усилившейся (естественно!) головной боли, как полетели назад: с «чмоком», похожим на первый, вырвался из грязевого плена и нос судна.
Это Смотритель понял сразу, что вырвался, а Ною требовалось время, чтобы обрести для себя некое (новое!) понимание.
Он бесстрашно выбрался наружу, чтобы оценить возможный ущерб своему детищу, и вернулся очень скоро весьма возбужденным:
— Мы всплыли! Всплыли!
Было непонятно — рад он или раздосадован.
— Высоко? — лениво спросил Смотритель, которому уже надоело мокнуть под дождем и трудно высыхать, мокнуть и высыхать, и поэтому абсолютно не хотелось выходить наружу.
— На человеческий рост, не меньше.
Значит, метра на два, а то и на два с половиной, принимая во внимание шумерскую рослость. Новое плавучее состояние корабля ощущалось внутри неслабой бортовой качкой…
(пока сидели в жидком студне, качка была килевой и куда менее сильной)…
и скрежещущими звуками — корпус терся о стенки ямы.
Ясно понимая, что всплытие будет только продолжаться, Ной счел необходимым проинспектировать нижние трюмы: не пробило ли где борт, нет ли протечек. Смотритель слегка удивился его фразе, сказанной по-будничному уверенно:
— Нам еще плавать и плавать.
Откуда бы такая уверенность?..
Пятеро мужчин за полдня облазили все трюмы, вымазались в смоле, надышались копоти от ламп и успокоились наконец: корабль не подведет. Ни капли забортной воды не просочилось внутрь.
А дождь все лил и лил. А корабль — Ковчег потихоньку всплывал. А жизнь внутри утрясалась, приобретала даже какие-то черты комфортной. Из вещей, наспех взятых из дому, пригодилось абсолютно все — даже невесть зачем оторванные от стен Хамом и принесенные на корабль корпуса безжизненных электрических ламп. Повалявшись несколько дней в углу простым хламом, они обрели новое предназначение: стали крючками для просушки одежды возвращавшихся снаружи — из дождя. (Термин, названный Смотрителем вместо зыбкого «вода с неба», прижился.) К слову, сушить приходилось не только верхнее одеяние, но практически все, что было матерчатым — влажность воздуха, и так немалая, из-за дождя достигла каких-то поразительных значений, и поэтому на корабле не было ни одной абсолютно сухой вещи. Все влажное. Обычное просушивание помогало мало, вернее сказать, не помогало совсем. Над огнем Ной сушить ничего не разрешал — слишком много смолы кругом, есть риск спалить весь корабль. Грелись сами кое-как над маленькими костерками, разведенными на металлических плитках, служивших некогда подставками для горячей посуды. Их тоже приволок Хам, не разумея, для чего они могут пригодиться. Однажды промокший в очередной раз Смотритель предложил соорудить постоянный, защищенный очаг, с дымоходом, чтобы впредь не бояться огня и не тесниться у костров. Ной молча кивнул и ушел в трюм подыскивать подходящие материалы. Вскорости можно стало не только сушиться, но и полноценно готовить горячую пищу из запасов, собранных также впопыхах, а поэтому весьма однообразных: пшено, рис да бобы, вот и весь ассортимент.
К головной боли постепенно привыкли, научились жить, не замечая ее. Появилась, правда, одышка, а еще небольшая вялость, но и это было воспринято философски: ничто никого уже не удивляло. В принципе. Смотритель, правда, вспомнил, что апатия и потеря интереса к жизни суть побочные явления стресса, который возникает у человека от понижения давления. Но что стоят знания, коли невозможно их применить? Ничего не стоят: давление уже не повысится…
Хотя кое-какие крупицы небезразличного отношения к жизни еще остались.
— А где все люди? Где наши соседи? Где жители Ис-Керима? — однажды спросил Ной.
Ни у кого спросил, просто так, в воздух.
— Прячутся, — неопределенно ответил Смотритель.
Он был единственный, кто слышал Ноя, так что вопрос скорее всего относился к нему. Они с Ноем стояли на палубе под маленьким козырьком палубной надстройки и смотрели на останки разрушенного дождем дома. С привычной уже горечью, к сожалению. Ко всему привыкаешь…
— Где им прятаться? — продолжал Ной. — Если наш дом развалился, то и все остальные вряд ли сохранились. А Ковчег есть только у нас.
— Может, в пещерах? Их много в округе.
— Там орки. Туда никто не пойдет.
Смотритель смолчал. Не рассказывать же, что он сам довольно долго жил в пещере и ему не приходилось ее ни с кем делить. Но вопрос Ноя уместен: в самом деле — где люди? Если не в пещерах, то где? Какому количеству пострадавших от наводнения и дождя вышла боком эта странная шумерская незаинтересованность ни в чем? Сколько людей могли бы найти спасение на корабле Ноя? Едва ли не весь город, да еще и Оракул со своим раздутым штатом охраны. Может быть, и для животных место нашлось…
Смотритель в очередной раз запнулся в своих рассуждениях. Отсутствие людей соответствует Мифу. А отсутствие животных на борту — никак!..
Судно всплывает. До начала дрейфа осталось не так много времени, а мысль о спасении зверей Ноя никак не посещает. Посетит ли? Или нарушение канона…
(присутствие в Ковчеге несанкционированного — девятого! — пассажира)…
разломало весь ход Истории? Если так, то пора задумываться о самых нелюбимых Смотрителем издержках профессии — о хирургическом вмешательстве в события. О ментокоррекции, например. О направленном ведении персонажей Мифа — по Мифу и ведения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});