зная, что ни к чему хорошему это не приведёт. Сердце его сжималось от страха и трепета, что он вновь огорчает преподобного своим известием, а тут ещё какие-то интриги Иосифа за закрытыми дверями...
Выслушав сообщение ученика, старец действительно вознегодовал:
— Что у тебя на уме? Не даёте мне ни минуты отдохнуть! Не знаете разве: шестьдесят лет угождал я миру сему и мирским людям, князьям, боярам. Встречая их, суетился, пустого много говорил, провожая, снова суетился, а того и не ведаю — чего ради? Ныне познал: никакой мне от того пользы, но лишь душе во всём испытание. Господь, по своему милосердию, не желая смерть навести на непокаявшегося грешника, дал мне, грешному, шесть дней на покаяние. Так нет, теперь ты мне не даёшь покоя, наводишь на меня мирян! Уже не могу и из кельи выйти без того, чтобы не досаждали мне!
Старец, захлебнувшись в гневе своём, замолчал. Ученики боялись и шелохнуться, тронутые его неподдельным горем. И только собрались было тихонько выйти, учитель, уняв свой гнев, уже спокойнее продолжил:
— Неужто не понимаете? Принимая человека и его дары, благословляя его, мы обязываемся взять на себя и его грехи, отмолить их перед Господом: всё с нас взыщется! Разве есть у меня теперь силы, чтобы молиться о чужих грехах?! Разве могу я сейчас, у могилы, прибавить к своим ещё и чужие грехи? И отвечать сразу за всё перед Господом? Неужто вы не понимаете?
Слёзы гнева и обиды навернулись на глаза преподобного. Он снова отвернулся к стене, давая понять, что больше не желает никого видеть. В этот момент ему вспомнилось самое горестное событие в его жизни.
Ему тогда было немногим более пятидесяти лет. К тому времени он с братией уже обустроился в своём монастыре и чувствовал себя рядом с единомышленниками твёрдо и уверенно. Был ещё достаточно крепок, уверен в себе, в своих силах, дела в обители шли хорошо, росло признание, росли доходы.
Именно в это время проходило на Руси событие, круто изменившее более чем четырёхвековую традицию её Церкви. После побега в Рим изменника православию митрополита Исидора, русские святители, по обычаю, избрали себе нового владыку — Иону, которого должен был утвердить на кафедре Константинопольский патриарх. Но тот по наущению более сильного в то время Литовского великого князя назначил митрополитом всея Руси другого кандидата — смоленского епископа Гервасия, который осел в Киеве. Москва отказалась признать сей факт, игнорирующий волю русских святителей и лишавший её великого преимущества — кафедры святительской, центра единения раздробленной в то время на многие княжества Северо-Восточной Руси. Было у русичей и ещё одно основание поломать древнюю традицию: греческий патриарх признал акт Флорентийского собора о соединении западной и восточной Церквей и главенство над всем христианским миром римского папы. В глазах людей православных этот акт был кощунственным и недопустимым, именно за его утверждение был изгнан и даже побывал в заточении Московский митрополит Исидор.
В этой ситуации пятый Московский собор русских святителей 1447 года от Р. X. принял решение о поставлении собственного митрополита Московского и всея Руси Ионы. Без утверждения Константинопольским патриархом.
Но не все русские святители согласились с решением этого собора. Не одобрил его и Пафнутий, сторонник традиции и порядка. Он осудил самочинное назначение Ионы на кафедру без благословения патриарха, отказался признать его митрополитом и выполнять его пастырские распоряжения, хотел даже отдаться под руку нового официально благословлённого в Константинополе митрополита Киевского и всея Руси Гервасия. За это был вызван в Москву, а там, неожиданно для себя, заключён в оковы, а в качестве главного средства убеждения отведал своей собственной спиной пастырского жезла, который надолго оставил на спине крепкие отметины. А чтобы сделать Пафнутия покладистей, новый митрополит засадил его в темницу, как последнего разбойника — в грязь, в холод. Отродясь он такого унижения не отведывал.
Даже теперь, через тридцать лет после случившегося, на краю пути своего, поёжился Пафнутий от этого воспоминания.
Тогда Иона добился-таки своего, убедил игумена признать свой сан. Давно уж нет Ионы в живых, вот и он, Пафнутий, следом за ним собрался, а до сих пор не знает, правильно ли поступил тогда, что уступил митрополиту, что научился покоряться начальству, даже если приходилось идти против своей совести. Хотя ещё Апостол Павел учил: «Нет власти не от Бога». Теперь всё это позади и не имеет никакого значения. Всё это суета. Теперь его главная забота — о душе своей бессмертной.
Увидев, что остался один в келье, Пафнутий с трудом поднялся на ноги, представ перед иконой Спасителя, и с жаром несколько раз подряд прочёл молитву, прося Господа о помиловании. На большее у него не хватило сил. Медленно спустился он на свою постель, задумался.
День клонился к закату, наступал вечер, его последний в этом мире. Как-то встретит его тот, иной мир, пред которым он надеялся предстать на следующий день. Как там? Что там? Несколько раз мелькали у него сомнения, а вдруг там его ждёт лишь пустота? И останется от него, от Пафнутия, только прах, изъеденный червями. Но он тут же отмёл сие греховное сомнение. Многие поколения святых отцов Церкви, их опыт и учения, всё говорило о том, что за этой плотской тяжёлой жизнью следует непременно новая духовная жизнь, жизнь в иных правилах и измерениях, более радостная и счастливая, не обременённая телесными тяготами и потребностями. Да он и сам видел её, чувствовал. Конечно, она существует не для всех, лишь для избранных, для тех, кто смог воспитать и взрастить в себе мощный дух, который по смерти тела не разлетится в прах, не растает, как пар, выпущенный из кастрюли. Вероятно, это случается со слабыми людьми, с их хрупкими, грешными душонками, которые и Божьего-то суда не достойны. Но и здоровая, крепкая душа должна ещё выдержать испытания мытарствами, быть чистой и безгрешной, чтобы не быть отданной на растерзание бесам, низвергнутой в ад.
Пафнутий надеялся, он молил Господа, чтобы помог ему, его душе взойти по намоленной дорожке, предстать перед Его судом, чтобы помиловал.
Что скажет он, простой грешный инок, Всевышнему при встрече? Чем оправдает свои земные слабости, своё угождение сильным мира сего, свою неисчислимую суету? Только об этом и думал он всю отпущенную ему неделю, замаливая перед Спасителем свой тяжкий грех, доказывал, сколь безразличен он теперь к земной суете и к её владыкам.
Почти всё, что задумал Пафнутий исполнить за отпущенную ему неделю для покаяния, он исполнил. Дважды причастился тела