Спрашиваем: как удалось? Смеется: работать надо уметь! А в отчете написала, как полагается: познакомилась с летчиком — подполковник, молодой, лет тридцать, не больше, переспала с ним, а на следующее утро пакет из планшетки вытащила, проводила от гостиницы до штаба, попрощались до вечера. Как показатель полного доверия письмо приложила: подполковник ее к своей матери направлял, рекомендовал невестой. В общем, виртуозная работа, и Гюрза явно гордилась, она вообще любила первой быть, чтобы замечали, хвалили…
Щелк, щелк, щелк. Жало змеи, тонкое и быстрое, — вот на что это было похоже. Опасной, ядовитой змеи. Может, гюрзы.
— …только тут ее хвалить не стали. С одной стороны, подполковника жалко — его разжаловали за потерю бдительности и разгильдяйство, в штрафбат отправили, да и вообще, нехорошо как-то, нечистоплотно. Но результат-то Гюрза дала!
Среди ребят мнения разделились: кое-кто говорил — молодец, сумела объект выбрать, в доверие войти, документы важные добыть, но большинство по-другому рассудило: курва она, и все тут! Короче, отвернулись от нее многие, да и комиссия с учетом всех обстоятельств вывела ей «четверку», а многие «пятерки» получили, хотя таких важных сведений, как Гюрза, никто не собрал.
И Гюрза обиделась, хотя виду не подала. Вела себя как всегда, шутила, смеялась, а когда перебросили ее за линию фронта, застрелила напарника и явилась в гестапо. Вот так.
Старик замолчал.
— А что было дальше?
— Дальше? Работала на немцев, великолепно провела радиоигру против нас, несколько групп провалила, дезинформации кучу…
Старик бросил нож, со стуком захлопнул ящик.
— И что интересно: не изменилась она — такая же улыбчивая, компанейская. Только компания другая.
Жила в специальном особняке гестапо, сошлась с кем-то из ихнего начальства, тот ей туалеты из Парижа выписывал, драгоценности дарил… Авто, рестораны, вечеринки. А в остальном все по-прежнему: добрая, отзывчивая, простая.
На допросы к нашим приходила, советовала по-хорошему, по-дружески, как товарищам, не надо, мол, дурака валять и в героизм играть, переходите на эту сторону, не прогадаете. При пытках и расстрелах не присутствовала, считала себя выше грязной работы. Сама с собой комедию играла: выставлялась порядочной, благородной.
Но знала, что ее к смерти приговорили, с оружием не расставалась:
«вальтер» в сумочке и на теле маленький «браунинг» спрятан, «шестерка».
Надеялась — поможет…
Старик снова разлил водку, выпил, не чокаясь, шагнул к холодильнику, обратно и, как будто забыв, зачем поднялся, зашагал взад-вперед по тесной кухоньке, отражаясь в черноте незавешенного окна.
— Так что не обойтись без твоего прибора, делай его, Сергей, надо будет — помогу! Если бы нам его тогда, в войну…
— А чем дело-то закончилось? — спросил Элефантов. — С Гюрзой?
— Чем и положено.
Старик сел к столу, протянул руку к бутылке, но передумал.
— Исполнили приговор — и точка.
И прежде, чем Элефантов успел задать следующий вопрос, Старик решительно рубанул ладонью воздух:
— Хватит об этом. Сыт по горло. Сколько раз зарекался не вспоминать!
Газетчиков отшивал несколько раз — не хочу, мне бы вообще забыть все к чертовой матери! А сейчас опять разболтался. К дьяволу! Давай лучше выпьем.
Элефантов опять подумал, что Старик не стал бы пить, если бы не хотел, кто бы его к этому ни приглашал, но приложился к рюмке, хотя и не допил до дна.
Старик покосился на него и улыбнулся.
— Когда что-нибудь делаешь, на других не оглядывайся, прислушивайся к себе. А то не идет, а пьешь. Зачем?
Элефантова смутила проницательность Старика, созвучная его собственным мыслям. Он пожал плечами.
— Это называется… Когда ориентируются на окружающих, стремятся не отстать от них… Как же… Ведь читал, а забыл!
— Конформизм.
— Вот-вот! — обрадовался Старик. — Во дворе у нас десятка два пенсионеров. У каждого сад с домиком, фрукты-овощи, сто пятьдесят на свежем воздухе, интересы общие и всем понятные. Встретятся: удобрения, ядохимикаты, посев, полив, плодожорка, медведка, опыление, подрезка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А я к ним подойду — и поговорить не о чем. Мне с ними неинтересно, им — со мной. Агитируют: возьми участок, подберем в товариществе хороший и недорого — будешь как все… Вот ведь аргумент — «быть как все»! Отказываюсь — посмеиваются, чудаком считают. Что же ты делаешь, говорят, ты же отдыхать должен, для себя ведь тоже пожить надо!
«А я и живу для себя. Только так, как мне нравится!» Не верят. Ничего, говорят, еще надумаешь, мы тебе садик полузаброшенный придержим, придешь — доволен будешь.
Им так удобней — считать, что рано или поздно стану «как все».
— А действительно, чем вы занимаетесь?
Видя, что Старик резко сменил тему разговора, Элефантов пошел ему навстречу.
— Пенсионеры рыбу ловят, пчел разводят, огороды копают, а у вас, наверное, даже удочки нет!
— Точно нет! Я как списанный по старости охотничий пес: на медведя или на волка не гожусь, а перепелов поднять или утку в камышах отыскать — могу. Вот и шустрю по мелочам, помогаю ребятам чем могу…
Старик говорил не правду. Последние пятнадцать лет службы он работал по тяжелым делам, раскрывал особо опасные преступления. Выход на пенсию ничего не изменил: если к нему обращались за помощью, то речь шла не о похищенном кошельке или пропавших курах. Сейчас Старик занимался «Призраками» — разбойным нападением на инкассаторскую машину.
Преступление было столь же дерзким, сколь и необычным.
Сберкасса N 6 являлась последней точкой инкассаторского маршрута, после которой машина возвращалась в банк. Собирающий вошел в здание и занялся оформлением документов, как вдруг с улицы донесся дробный звук, напоминающий автоматную очередь, и грохнул пистолетный выстрел. Он выбежал на крыльцо и успел несколько раз выстрелить в уходящую машину, два раза — прицельно.
Водитель лежал на земле напуганный, но живой и невредимый. В нарушение инструкции он ел пирожок, когда дверь распахнулась и в лицо ткнулся холодный предмет, он подавился, был выброшен на мостовую, получил пинок под дых и сделал вид, что потерял сознание.
Старший инкассатор схватился за оружие и был сражен автоматной очередью, но успел выстрелить и, по свидетельству очевидца, ранил одного из нападающих в плечо.
Преступников было трое, с нейлоновыми чулками на головах, в неприметной, скрывающей фигуры одежде. Примет их никто не запомнил.
Через пятнадцать часов на пустыре за городом нашли пропавшую машину с трупом в багажнике. Убитый имел пулевое ранение правого плеча и касательное ранение черепа, оба несмертельные, смертельным оказался ножевой удар в, сердце. Мешок с деньгами исчез.
Бандиты, заплатив за тридцать четыре тысячи рублей двумя человеческими жизнями, ухитрились не оставить следов. Кроме одного — трупа соучастника. Легкость, с которой на это пошли, подсказывала: тесной связи между ними нет.
Установить личность убитого по дактилоскопической картотеке не удалось: очевидно, ранее не судим.
Старик обратил внимание на татуировки: кошачья голова на левом предплечье, кот в сапогах с котомкой — на бедре, кошачья лапа на кисти — и вспомнил своего старого знакомца с аналогичной символизирующей волю и удачу картинной галереей на теле.
Того разыскали, сравнили татуировки и, убедившись в их идентичности, допросили. Оказалось, что «кошачью» серию ему наколол дядя Коля Соловей во время совместной отсидки. Отыскали Соловья, который давно освободился и, бросив старое, жил-поживал в небольшом уральском городке…
Едва взглянув на фотографию убитого налетчика, дядя Коля опознал в нем своего бывшего соседа Вальку Макогонова, в тюрьме не сидевшего, но стремившегося пустить пыль в глаза и выставиться «авторитетом». Ради этого он не пожалел богатого угощения и претерпел болезненную процедуру, зато потом очень гордился залихватскими картинками и хвастал, что у него впереди большие «дела» и что все, в том числе и Соловей, о нем еще услышат. В этом он оказался прав, хотя возможности убедиться в своей правоте уже не имел.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})