– Это масло в пищу не годится, – улыбнулся Кутузов. – Это только для запаху!
– Я те говорил: давай лучше сапоги смажем!
– Осман им, должно быть, ружья смазыват!
– Возьми, братец, полтинник за эту склянку. Масло мне пригодится, – предложил Михаил Илларионович.
– Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие! – радостно ответил мушкатер, принимая деньги.
– А где палатки штаба? – спросил Михаил Илларионович. – Где инженер-генерал Кутузов?
– Вона, за бугорком…
– Давеча ихний денщик прибегал к нам за дровами.
– Так, так, спасибо!
Михаил Илларионович поехал к бугорку. Через минуту он уже слезал у знакомой палатки. Отец, без мундира, в туфлях, лежал и курил. Михаил Илларионович передал ему флакон с розовым маслом и смеясь стал рассказывать:
– Солдаты пробовали класть его в кашу, не понравилось, говорят: рот больно дерет!
– Откуда же им знать о розовом масле, это не конопляное. Астраханцы вон нашли мешок чудного кофе. Думали – турецкий горох. Стали варить. Варят-варят – никак не разваривается. «Одначе, говорят, не поддается, проклятущий!» Так и выбросили. Вот мы тебя, Михайло, сейчас турецким горохом попотчуем… Митюха! – крикнул генерал.
…Кутузов проснулся.
Сразу же после сытного обеда и кофе он лег в палатке отца спать – валился от усталости.
Вечерело.
Отец – уже в сапогах и в мундире – ходил возле палатки. Его седые клочковатые брови были сдвинуты: старик явно был чем-то недоволен.
Михаил Илларионович сел на постели:
– Эх, хорошо отдохнул! Теперь надо поехать к своим егерям – посмотреть, как там они. Сегодня мои ребята показали себя молодцами!
– Тебе придется ехать немного подальше, – многозначительно сказал отец.
– Куда? – с удивлением посмотрел Михаил Илларионович.
– Какие у тебя счеты с этим Анжели?
– Никаких.
– А почему он так зол на тебя?
– Не знаю… Может, за то, что я сказал, что он – трус? А в чем дело? – встал с постели Михаил Илларионович.
– Анжели переписывал убитых…
– Это по его разумению…
– Докладывал командующему о потерях, а заодно и наябедничал на тебя. Мне только что генерал Ступишин сказывал.
– С Анжели всего станется. Что же он плел?
– Что ты осуждаешь действия Румянцова, говоришь, что Румянцов храбр умом, а не сердцем!..
– Так это же не я сказал, а царица! Все знают! И что в этом поносного?
– Знают, а тебе-то пересказывать зачем? Природа не зря дала человеку два уха и только один рот. Приучайся, Михайло, больше слушать, а меньше говорить. Понял? – наставительно сказал отец.
– Понял! – ответил Михаил Илларионович. – И что ж, Петр Александрович разгневался? – спросил он немного погодя.
– Разгневался. Знаешь: ведь он сам осторожен в словах. Сказал: отправить немедля этого новоиспеченного стратега в Крымскую армию.
– Ну что ж, в Крым так в Крым! – ответил несколько смущенный Михаил Илларионович и вышел из палатки.
Но этот урок и мудрые слова отца Кутузов запомнил на всю жизнь.
Глава вторая
Фонтан Сунгусу
I
Гренадеры целое утро стреляли в цель.
Два раза в неделю из гренадерского батальона Московского легиона выводили в степь на учебную стрельбу одну роту. Гренадеры шли с ружьями и патронными сумками, но без шпаг и гранат.
Батальон был составлен из молодых солдат, и его командир, двадцативосьмилетний подполковник Михаил Илларионович Кутузов, старался обучить своих солдат получше.
– Заряжать умеете, так думаете, остается только палить? Нет, надо раньше научиться стрелять! – подчеркивал он.
Кутузов строго предупреждал сержантов и капралов учить солдат терпеливо, не давать воли ни языку, ни рукам.
– Руганью да кулаком учит только лентяй или мало знающий сам! – говорил подполковник.
Он приказывал солдатам беречь патроны.
– Патроны сами не растут. Их надо беречь! В бою сколько хочешь патронов никто не даст!
Стреляли поодиночке в двухаршинные щиты, выкрашенные черной краской. Посредине щита шла узкая – в четыре вершка – белая полоска. В нее-то и надо было попасть. Щиты ставили сначала в сорока саженях, потом в восьмидесяти и наконец отнесли за сто двадцать сажен – так что белая полоска, казалось, и вовсе пропадала.
Офицеры ходили по капральствам и показывали, как надо прикладываться, как правильно целиться: не шевелить ни головой, ни ружьем, за «язычок» не дергать.
За всем неотступно следил сам командир батальона Михаил Илларионович.
И гренадеры день ото дня стреляли все лучше.
Другие командиры частей Крымской армии Долгорукова, стоявшей лагерем у деревушки близ Акмечети, не обучали своих солдат стрельбе, На вопрос молодого командира московцев они отговаривались по-разному.
– У меня солдаты обстрелянные, старые, а у вас, Михайло Ларионович, молодые. Им полезно! – говорил один.
– Разве наших пентюхов выучишь стрелять цельно? – нелепо отвечал другой.
– Да ведь у нас, в Крыму, войны-то нет. Это не на Дунае! – возражал третий.
На Дунае действительно шла настоящая война.
Восемьсот лет русские войска не переходили Дунай. Фельдмаршал Румянцов, впервые после князя Святослава, не только закрепился на его берегах, но и перешел через Дунай.
А генерал Суворов прекрасно продолжал румянцовские победы: бил турок у Туртукая, Гирсова и Козлуджи.
В Крыму ждали со дня на день заключения мира с Оттоманской Портой. Крымские татары уже три года считались независимыми от Турции. Все знали, что султан не признает ханом Саиб-Гирея, утвержденного русскими, и что в Константинополе сидит и ждет, когда русские будут изгнаны из Крыма, Девлет-Гирей, которого султан назначил крымским ханом.
А сами крымские татары держали себя так, словно они тут ни при чем. Молодые, надвинув на лоб низкую барашковую шапку и накинув на плечи бурку, под которой наверняка скрывалась кривая сабля, ездили верхом по своим делам. А старые, поджав ноги, отсиживались в кофейнях, а в благостные предзакатные часы выползали на плоские кровли домишек и, покуривая, бесстрастно смотрели сверху вниз.
Женщины – по восточному обычаю – не показывались вовсе на глаза, лишь изредка за глинобитным плетнем мелькал розовый бешмет и малиновая бархатная шапочка.
Глазастые загорелые татарчата, увидя русского, кричали «хазак, хазак» и мгновенно исчезали в кустах, как ящерицы.
А муэдзин пронзительно, заунывным голосом что-то возглашал с высокого минарета. Но кто мог знать, к чему он звал правоверных в этот наполненный мелодическим треском цикад и терпким запахом полыни тихий вечер. Стоял томительно жаркий, сухой крымский июль, с ясным, безоблачным небом, раскаленными, горячими ветрами, веющими из прожженной солнцем степи, с внезапно падающей на землю густой чернотой ночи, когда часовой должен напрягать зрение, чтобы в пяти шагах рассмотреть, кто идет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});