он требовал проведения внутрипартийной дискуссии и созыва чрезвычайного съезда КПГ, а до него — борьбы с ревизией решений Шестого конгресса «как справа, так и слева»[1348].
Позиция руководства Коминтерна по германскому вопросу отнюдь не выглядела предрешенной, и здесь многое зависело от того, проявит ли Бухарин свои бойцовские качества, решится ли на открытую конфронтацию с большинством, которое ориентировалось на сталинские указания. Однако тот, хотя и порвал в ноябре свое заявление об отставке со всех постов, продолжал игнорировать работу Исполкома Коминтерна. По воспоминаниям его соратников, дело ограничилось лишь несколькими частными встречами с ними[1349]. Лишь под давлением Рыкова Бухарин согласился встретиться с оппонентами из Политбюро для обсуждения судьбы германской компартии.
Встреча носила неформальный характер и состоялась 7 декабря в ложе Большого театра[1350]. Сохранились воспоминания Эмбер-Дро об этом неординарном событии: «Бухарин провел меня в салон ложи. Я весьма удивился, встретив там Молотова, Сталина и других членов Политбюро. Они пригласили меня в ложу и закрыли дверь салона. За все время представления я один находился в ложе и смотрел балет, а за моей спиной разыгрывалась трагедия, отголоски которой достигали меня; я понимал, что в салоне происходит бурное заседание Политбюро, обсуждавшее политику Коммунистической партии Германии. Бухарин привез меня, чтобы я мог ответить на вопросы, если бы возникло обвинение в мой адрес»[1351].
Добившись на встрече в Большом театре ряда тактических уступок, в частности, указания на то, что следует стараться удержать «примиренцев» в партии, Бухарин проиграл главное: Политбюро подтвердило генеральную линию на борьбу с правым уклоном — пока только в КПГ. Примирения сторон не состоялось и на этот раз. На встрече было достигнуто соглашение, что проект открытого письма немецким коммунистам совместно подготовят Бухарин и Молотов, однако он так и не увидел свет.
Вместо него делегация ВКП(б) одобрила документ, подготовленный сотрудником аппарата ИККИ С. И. Гусевым и выдержанный в духе отсечения «правых»[1352]. Финальным аккордом кампании борьбы с ними стало заседание Президиума, состоявшееся 19 декабря 1928 года. Все было предрешено заранее — накануне ЦК КПГ получил разъяснения Москвы о «немедленном исключении руководящих элементов правых» сразу после получения соответствующих решений[1353]. Впервые в работе Президиума после своего избрания в его состав на Шестом конгрессе приняли участие Сталин и Молотов. Несмотря на мужественные выступления соратников Бухарина, в его отсутствие у них не было шанса быть услышанными. Их предсказания стали сбываться уже спустя несколько дней после вынесенного приговора. Исключенные из КПГ «правые» на рубеже 1928–1929 годов образовали собственную партию, дав ей то же самое название с довеском «(о)» — «оппозиционная».
Реакция Бухарина на осеннее наступление своего противника в Коминтерне явно запоздала. Лишь в конце января 1929 года он выступил с заявлением, в котором, не бросая прямых обвинений Сталину, подверг критике сложившееся единовластие в партии и Коминтерне. «Я против вдвойне нелепой для Запада политики и методов руководства, когда окриком заменяют аргументы, когда главное видят в так называемых „своих“ людях, хотя бы эти „свои“ были плохими политиками и имели еще некоторые другие весьма сомнительные качества. Борьба против правых решена конгрессом, как и борьба против примиренчества. Но конгресс говорил и о концентрации сил. Где она? Можно ли ее достигнуть при такой фактической линии руководства, когда убеждение заменяется одним криком, плюс принуждение? Разве так вел Коминтерн Ленин?»[1354]
Стилистика данного заявления выглядит скорее как крик души, нежели как выверенный политический шаг. Фактически Бухарин приговорил себя сам уже в феврале 1928 года, когда согласился с признанием угрозы «правого уклона» в КПГ, да еще и не воспротивился вводу в лексикон термина «примиренчество», который мог подразумевать что угодно. В отличие от лидеров «объединенной оппозиции» он не решился поставить вопрос о причинах деградации революционной диктатуры в авторитарный режим, типичный для российской истории, хотя и признал, что «элементы бюрократизации у нас в партии возросли». Финал заявления начинался как расписка в собственном бессилии: «…я не могу предложить каких-либо требований, рецептов и т. д.», а за ней следовала просьба об отставке со всех постов[1355]. «Никто не загонит меня на путь фракционной борьбы, какие бы усилия не прилагались к этому», — завершил свою исповедь Бухарин. Это было обещание, в котором не было необходимости — «правых» не надо было никуда загонять, потому что в партию и Коминтерн пришла эпоха надуманных проступков и преступлений, которые фабриковались без всякого участия будущих жертв.
После того как заседание Политбюро и Президиума ЦКК от 30 января 1929 года осудило «правых», а затем сталинское большинство подготовило разгромную для них резолюцию, Бухарин, Рыков и Томский заговорили открытым текстом, назвав Сталина инициатором «войны на истребление». Следуя устоявшейся логике внутрипартийной борьбы, они, как и их предшественники, апеллировали к авторитету Ленина, урокам его работы в Коминтерне. «Ленин неоднократно предупреждал против механических рецептов, против неучета своеобразия движения в отдельных странах и т. д. и т. п. Ленин умел аргументировать и убеждать, а не отвечать иностранному товарищу (как Сталин — Эмбер-Дро на заседании президиума ИККИ): „Пошел он к черту“»[1356].
«Правые» заявили о невозможности дальнейшей работы на руководящих постах: «Если бы тов. Бухарин пошел в Коминтерн, он был бы там только физически, а не политически. Но на такую роль можно приискать и манекен»[1357]. Увы, времена политических баталий, после которых единомышленники еще теснее сплачивались вокруг партийного руководства, канули в Лету. Спросом пользовались уж если не бездушные манекены, то в лучшем случае беспрекословные унтер-офицеры. Шанса быть услышанными у Бухарина и его соратников на рубеже 1920–1930-х годов уже не было.
5.11. Уроки недожитой жизни
Сталин не спешил снимать Бухарина со всех руководящих постов, очевидно, выжидая, какой будет реакция партийного аппарата на местах на кампанию борьбы с «правым уклоном». На протяжении всего 1929 года Бухарина и остальных «правых» прорабатывали, где только можно и как только можно: два пленума ЦК, десятки заседаний ЦКК. Коминтерн занимался изгнанием собственных «правых», которые как по заказу находились в каждой из компартий. Его структуры могли бы оказаться важным политическим ресурсом, решись Бухарин летом 1928 года на фронтальную атаку против фракции сталинского большинства в Политбюро. Однако фетиш восстановления единства партии после пяти лет борьбы с оппозиционерами всех мастей буквально парализовал его, и он разорвал все связи со своими бывшими коллегами по Коминтерну как среди лидеров иностранных компартий, так и ответственных работников аппарата ИККИ[1358].
Одним из тех, кто «вовремя ушел», был Рихард Зорге, получивший