снятия Тельмана с партийных постов, потребовав лишь послать ему в помощь «русского, абсолютно парализовав вредное влияние Неймана — деморализующего начала верхушки КПГ»[1336]. Все еще находясь под впечатлением развернутой против него кампании дискредитации на конгрессе, в которой Нейман играл далеко не последнюю роль, Бухарин не счел нужным лично вмешиваться в ход событий, и вопрос о положении в КПГ рассматривался в Политбюро без него. Итоги обсуждения были вынесены Куусиненом на заседание Президиума ИККИ 6 октября 1928 года[1337]. «Дело Тельмана» было фактически вывернуто наизнанку: теперь уже его суть заключалась не в сокрытии очевидного факта коррупции, а в отстранении от дел партийного руководителя, которое имело все черты дворцового переворота.
Президиум восстановил Тельмана в правах председателя КПГ и потребовал произвести «известные изменения в составе руководящих органов ЦК… чтобы создать гарантии против принятия решений, наносящих вред партии»[1338]. По существу это означало карт-бланш для реванша тех сил, которые ориентировались на Тельмана. То, что кампания исключений разворачивалась под флагом идейной борьбы, являлось лишь попыткой сохранить хорошую мину при плохой игре. Уже 6 октября 25 членов ЦК КПГ раскаялись в содеянном и на страницах газеты «Роте Фане» признали свою ошибку. Остальные были фактически поставлены перед выбором: подчиниться или уйти.
Германские события четко обозначили водораздел и в руководстве ВКП(б). Сталин пока еще оставался за кулисами, хотя никто не сомневался, что позиция ИККИ была продиктована именно им. Бухарин, фактический руководитель Коминтерна, оказался не у дел, его даже не проинформировали о принятых постановлениях. 7 октября терпение его лопнуло, и он направил Пятницкому и Молотову телеграмму: «Не получаю дальнейших материалов по делу Тельмана… Прошу дополнительно сообщить, почему Тельман скрыл это дело от руководства ИККИ во время конгресса. Правда ли, что это были русские деньги, правда ли, что Тельман знал о невинном кассире, исключенном из партии, и отрицал вначале свою осведомленность». Ответ Пятницкого был лапидарен: о решении Вы завтра узнаете из газет. Вспоминая об этом эпизоде на апрельском (1929 года) пленуме ЦК ВКП(б) и цитируя переписку с Москвой, Бухарин справедливо расценил его как очередную попытку собственной дискредитации[1339].
Объявив после возвращения из отпуска бойкот и устранившись от работы как в ИККИ, так и в «Правде», он фактически оставил своих соратников в этих структурах один на один со сталинским аппаратом. Им пришлось самостоятельно определять свою линию поведения. Секретарь ИККИ Эмбер-Дро 12 октября заявил о своем несогласии с решением Президиума по германскому вопросу. В его телеграмме подчеркивалось, что оно означает отход от линии Шестого конгресса Коминтерна и «полную дискредитацию и уничтожение всякого авторитета партийного руководства перед рабочими массами в угоду весьма сомнительному восстановлению личного авторитета тов. Тельмана»[1340]. В знак протеста Эмбер-Дро обратился в «русскую делегацию» с просьбой вернуть его на партийную работу в Швейцарию[1341].
Московская реабилитация Тельмана стала катализатором внутрипартийного размежевания в германской компартии. Если сам Тельман воспринял ее как охранную грамоту при проведении кадровой чистки, то «правые», увидев в ней отказ от курса на консолидацию различных течений в партии, активизировали свою фракционную деятельность. Возвращение в Германию Брандлера и Тальгеймера, до того пребывавших в почетной ссылке на задворках Исполкома Коминтерна, дало им лидеров, сохранивших авторитет среди рядовых членов КПГ[1342]. Хотя и тот, и другой для того, чтобы получить разрешение на возвращение в Германию, дали обещание не вмешиваться во внутрипартийную борьбу, в Берлине они занялись сплочением своих сторонников, чему способствовал их образ «почетных ссыльных», которых насильно удерживали в Москве на протяжении почти пяти лет. Тальгеймер жестко критиковал тех лидеров КПГ, которые всячески этому содействовали: «Попытка заткнуть мне рот во внутрипартийной дискуссии… никоим образом не свидетельствует о внутренней силе вашей позиции, поскольку вы вынуждены прибегать к мерам ничем не прикрытого произвола»[1343].
В региональных организациях партии «правые» обладали серьезной поддержкой массовой базы. Так, в Саксонии приказ о снятии местного лидера Хаузена (одобренный самим Политбюро российской партии[1344]) вызвал не только отдельные протесты, но и фронду всей партийной организации. В Москву сообщали о том, что решение о реабилитации Тельмана вызвало такой всплеск эмоций, что «не оставляло никаких сомнений в настроении присутствующих». Попытавшегося выступить члена ЦК КПГ Франца Далема освистали, позже он заявил, что среди участников заседания окружного комитета партии «находятся даже такие, которые позволяют себе критиковать тов. Сталина»[1345]. В местных организациях набирала силу цепная реакция, которая неизбежно должна была привести к расколу партии. Решающим толчком к ее началу стало личное письмо Сталина Тельману от 15 октября, вполне определенно показавшее германской компартии, кто стоит за спиной ее лидера.
Только слепой мог бы не замечать того урона, который наносила кампания борьбы с «правыми и примиренцами» одной из крупнейших секций Коминтерна. Соратники Тельмана не только занимали крайне жесткие позиции во внутрипартийных вопросах, настаивая на «отсечении голов», но и давали левацкие оценки политической ситуации в Германии, которые сыграют роковую роль в последующий период, когда главной станет фашистская опасность. Можно сказать, что внутрипартийное размежевание в КПГ копировало аналогичные процессы в ВКП(б), причем в борьбе с «правыми» немецкие руководители даже оказались впереди.
Неожиданно на фронду сталинской линии в германском вопросе решились иностранные члены Исполкома Коминтерна, которые пользовались бесспорным авторитетом в своих партиях. К Эмбер-Дро и Кларе Цеткин присоединились Эрнст Мейер и Анжело Таска. На заседании Политсекретариата против ставки на отсечение «правых» в КПГ выступили не только они. Такие авторитетные деятели Коминтерна, как Куусинен и Лозовский, признали правоту «примиренцев», пытавшихся не доводить дело до раскола партии. Они предложили сделать ставку на внутрипартийную консолидацию и разъяснительную работу, отказавшись от административного искоренения всех и всяческих уклонов. Куусинен заявил в ходе заседания: «Когда читаешь резолюцию ЦК КПГ, приходишь к выводу, что она специально так написана, чтобы никто из примиренцев не смог за нее голосовать. Вместо того, чтобы обеспечить примиренцам переход на сторону большинства, его затрудняют»[1346].
Председатель Профинтерна Лозовский даже подготовил собственный вариант письма в ЦК КПГ, подчеркнув, что его главной задачей должно быть недопущение раскола партии по линии, оставляющей за ее бортом и «правых», и «примиренцев». «Если правые берут установку на создание вместе с левыми социал-демократами промежуточной партии, то этого нельзя сказать относительно примиренцев. Не надо бросать и тех и других в один мешок. Нельзя называть примиренцев ренегатами и предателями, ибо это ничего не разъясняет, а только затрудняет работу»[1347]. Эмбер-Дро в своих позитивных предложениях шел еще дальше —