Два!
Три — бывший член союза Корелин. Ничего особенного, довольно симпатичная личность, не прославившая себя выдающимися подвигами в республике, преимущественно монтер.
И, в-четвертых, разные другие личности.
В общем, сели они за столики и напились до предельной нагрузки, по 420 пудов на ось, а засим и выше, отчего у них началось горение шеек и букс.
Первым сошел с рельсов именно наш кооперативный деятель и громогласно заявил:
— Братцы! Мне начинает казаться, что мы не на станции Ряжск, а в Америке, в городе Чикаго!
Почему ему померещилось Чикаго, кто его знает.
Остальные заревели, как дети, брошенные матерью:
— Пропали мы теперь! Не достать нам, видно, больше русской горькой!
— Вы ошибаетесь, как рыба об лед! — объявил им наш кооператор и рявкнул:
— Псст!.. Эй, негр!
И появился официант Кириллыч. Никакой он не негр, а обыкновенный белый человек.
— Что угодно?
— Дай нам бутылочку русской горькой.
— Сию минуту!
И через некоторое время подает бутылку русской горькой и при этом заявляет:
— Пожалуйте деньги...
Тут вся компания возмутилась до самого дна:
— Как, ты нам не доверяешь?! Да ты знаешь ли, кто такие мы?!
А Кириллыч возьми да и ответь:
— Очень хорошо знаю (как ему не знать! Он-де оттого и деньги спросил).
Тут поднялся наш разъяренный кооператор В. и крикнул:
— Ах так?!
И при этом урезал своим кооперативно-ответственным кулаком Кириллыча по уху так, что у всей публики в 1-м классе из глаз посыпались искры.
После чего произошел скандал.
Как вы смотрите на такие происшествия, товарищи?
Рабкор Лаг
Мы смотрим на такие происшествия крайне отрицательно, поэтому и печатаем ваше письмо.
Путешествие по Крыму
Хвала тебе, Ай-Петри, великан,
В одежде царственной из сосен!
Взошел сегодня на твой мощный стан
Штабс-капитан в отставке Просин!
Из какого-то рассказа
Неврастения вместо предисловия
Улицы начинают казаться слишком пыльными. В трамвай сесть нельзя — почему так мало трамваев? Целый день мучительно хочется пива, а когда доберешься до него, в небо вонзается воблина кость, и, оказывается, пиво никому не нужно. Теплое, в голове встает болотный туман, и хочется не моченого гороху, а ехать под Москву в Покровское-Стрешнево.
Но на Страстной площади, как волки, воют наглецы с букетами, похожими на конские хвосты.
На службе придираются: секретарь — примазавшаяся личность в треснувшем пенсне — невыносим. Нельзя же в течение двух лет без отдыха созерцать секретарский лик!
Сослуживцы, людишки себе на уме, явные мещане, несмотря на портреты вождей в петлицах.
Домоуправление начинает какие-то асфальтовые фокусы, и мало того, что разворотило весь двор, но еще на это требует денег. На общие собрания идти не хочется, а в «Аквариуме» какой-то дьявол в светлых трусиках ходит по проволоке, и юродство его раздражает до невралгии.
Словом, когда человек в Москве начинает лезть на стену, значит он доспел и ему, кто бы он ни был — бухгалтер ли, журналист или рабочий, — ему надо ехать в Крым.
В какое именно место Крыма?
Коктебельская загадка
— Натурально в Коктебель, — не задумываясь, ответил приятель. — Воздух там, солнце, горы, море, пляж, камни, Карадаг, красота!
В эту ночь мне приснился Коктебель, а моя мансарда на Пречистенке показалась мне душной, полной жирных, несколько в изумруд отливающих мух.
— Я еду в Коктебель, — сказал я второму приятелю.
— Я знаю, что вы человек недалекий, — ответил тот, закуривая мою папиросу.
— Объяснитесь?
— Нечего и объясняться. От ветру сдохнете.
— Какого ветру?
— Весь июль и август дует, как в форточку. Зунд.
Ушел я от него.
— Я в Коктебель хочу ехать, — неуверенно сказал я третьему и прибавил: — Только прошу меня не оскорблять, я этого не позволю.
Посмотрел он удивленно и ответил так:
— Счастливец! Море, воздух, солнце...
— Знаю. Только вот ветер — зунд.
— Кто сказал?
— Катошихин.
— Да ведь он же дурак! Он дальше Малаховки от Москвы не отъезжал. Зунд — такого и ветра нет.
— Ну хорошо.
Дама сказала:
— Дует, но только в августе. Июль — прелесть.
И сейчас же после нее сказал мужчина:
— Ветер в июне — это верно, а июль-август будете как в раю.
— А черт вас всех возьми!
— Никого ты не слушай, — сказала моя жена[206], — ты издергался, тебе нужен отдых...
Я отправился на Кузнецкий мост и купил книжку в ядовито-синем переплете с золотым словом «Крым» за 1 руб. 50 коп.
Я, патентованный городской чудак, скептик и неврастеник, боялся ее читать. «Раз путеводитель, значит будет хвалить».
Дома при опостылевшем свете рабочей лампы раскрыли мы книжечку и увидали на странице 370-й (Крым. Путеводитель. Под общей редакцией члена президиума Моск. физиотерапевтического общества и т. д. Изд. «Земли и фабрики») буквально о Коктебеле такое:
«Причиной отсутствия зелени является «Крымский сирокко», который часто в конце июля и августе начинает дуть неделями в долину, сушит растения, воздух насыщает мелкой пылью, до исступления доводит нервных больных... Беспрерывный ветер, не прекращавшийся в течение 3-х недель, до исступления доводил неврастеников. Нарушались в организме все функции, и больной чувствовал себя хуже, чем до приезда в Коктебель».
(В этом месте жена моя заплакала.)
«...Отсутствие воды — трагедия курорта, — читал я на стр. 370–371, — колодезная вода соленая, с резким запахом моря...»
— Перестань, детка, ты испортишь себе глаза.
«...К отрицательным сторонам Коктебеля приходится отнести отсутствие освещения, канализации, гостиниц, магазинов, неудобство сообщения, полное отсутствие медицинской помощи, отсутствие санитарного надзора и дороговизну жизни...»
— Довольно! — нервно сказала жена.
Дверь открылась.
— Вам письмо[207].
В письме было:
«Приезжайте к нам в Коктебель. Великолепно. Начали купаться. Обед 70 коп.»
И мы поехали...
В Севастополь!
— Невозможно, — повторял я, и голова моя моталась, как у зарезанного, и стукалась о кузов. Я соображал, хватит ли мне денег? Шел дождь. Извозчик как будто на месте топтался, а Москва ехала назад. Уезжали пивные с красными раками во фраках на стеклах, и серые дома, и глазастые машины хрюкали в сетке дождя. Лежа в пролетке, коленями придерживая мюровскую покупку, я рукой сжимал тощий кошелек с деньгами, видел мысленно зеленое море, вспоминал, не забыл ли я запереть комнату...
* * *
«1-с» великолепен. Висел совершенно молочный туман, у