щеточку позвольте с собой взять.
— Можете. Вы сколько?
— Семь человек.
— Семья?
— Так точно.
— А сколько ж вы взяли?
— Деньгами двести, салоп, часы, подсвечники.
— Не пойму я, учрежденский салоп?
— Зачем? Мы учреждениями не занимаемся. Частное семейство — Штипельмана.
— Вы Штипельман?
— Да никак нет.
— Так при чем тут Штипельман?
— При том, что зарезали мы его. Я докладываю: семь человек — жена, пятеро детишек и бабушка.
— Сидорчук, Махрушин, примите меры пресечения!
— Позвольте, почему ему преимущества?
— Граждане, будьте сознательные, убийца он.
— Мало ли что убийца. Важное кушанье! Я, может, учреждение подорвал.
— Безобразие. Бюрократизм. Мы жаловаться будем.
Двуликий Чемс
На ст. Фастов ЧМС[204] издал распоряжение о том, чтобы ни один служащий не давал корреспонденций в газеты без его просмотра.
А когда об этом узнал корреспондент, ЧМС испугался и спрятал книгу распоряжений под замок.
Рабкор 742
— Я пригласил вас, товарищи, — начал Чемс, — с тем, чтобы сообщить вам пакость: до моего сведения дошло, что многие из вас в газеты пишут?
Приглашенные замерли.
— Не ожидал я этого от моих дорогих сослуживцев, — продолжал Чемс горько. — Солидные такие чиновники... то бишь служащие... И не угодно ли... Ай, ай, ай, ай, ай!
И Чемсова голова закачалась, как у фарфорового кота.
— Желал бы я знать, какой это пистолет наводит тень на нашу дорогую станцию? То есть ежели бы я это знал...
Тут Чемс пытливо обвел глазами присутствующих.
— Не товарищ ли это Бабкин?
Бабкин позеленел, встал и сказал, прижимая руку к сердцу:
— Ей-богу... честное слово... клянусь... землю буду есть... икону сыму... Чтоб я не дождался командировки на курорт... чтоб меня уволили по сокращению штатов... если это я!
В речах его была такая искренность, сомневаться в которой было невозможно.
— Ну тогда, значит, Рабинович?
Рабинович отозвался немедленно:
— Здравствуйте! Чуть что, сейчас — Рабинович. Ну конечно, Рабинович во всем виноват! Крушение было — Рабинович. Скорый поезд опоздал на восемь часов — тоже Рабинович. Спецодежду задерживают — Рабинович! Гинденбурга выбрали — Рабинович? И в газету писать — тоже Рабинович? А почему это я, Рабинович, а не он, Азеберджаньян?
Азеберджаньян ответил:
— Не ври, пожалста! У меня даже чернил нету в доме. Только красное азербейджанское вино.
— Так неужели это Бандуренко? — спросил Чемс.
Бандуренко отозвался:
— Чтоб я издох!..
— Странно. Полная станция людей, чуть не через день какая-нибудь этакая корреспонденция, а когда спрашиваешь: «Кто?» — виновного нету. Что ж, их святой дух пишет?
— Надо полагать, — молвил Бандуренко.
— Вот я б этого святого духа, если бы он только мне попался! Ну ладно, Иван Иваныч, читайте им приказ, и чтоб каждый расписался!
Иван Иваныч встал и прочитал:
«Объявляю служащим вверенного мне... мною замечено... обращаю внимание... недопустимость... и чтоб не смели, одним словом...»
* * *
С тех пор станция Фастов словно провалилась сквозь землю. Молчание.
— Странно, — рассуждали в столице, — большая такая станция, а между тем ничего не пишут. Неужели там у них никаких происшествий нет? Надо будет послать к ним корреспондента.
* * *
Вошел курьер и сказал испуганно:
— Там до вас, товарищ Чемс, корреспондент приехал.
— Врешь, — сказал Чемс, бледнея, — не было печали! То-то мне всю ночь снились две большие крысы... Боже мой, что теперь делать?.. Гони его в шею... То бишь проси его сюда... Здрасьте, товарищ... Садитесь, пожалуйста. В кресло садитесь, пожалуйста. На стуле вам слишком твердо будет. Чем могу служить? Приятно, приятно, что заглянули в наши отдаленные палестины!
— Я к вам приехал связь корреспондентскую наладить.
— Да господи! Да боже ж мой! Да я же полгода бьюсь, чтобы наладить ее, проклятую. А она не налаживается. Уж такой народ. Уж до чего дикий народ, я вам скажу по секрету, прямо ужас. Двадцать тысяч раз им твердил: «Пишите, черти полосатые, пишите!» Ни черта они не пишут, только пьянствуют. До чего дошло: несмотря на то что я перегружен работой, как вы сами понимаете, дорогой товарищ, сам им предлагал: «Пишите, — говорю, — ради всего святого, я сам вам буду исправлять корреспонденции, сам помогать буду, сам отправлять буду, только пишите, чтоб вам ни дна, ни покрышки». Нет, не пишут! Да вот я вам сейчас их позову, полюбуйтесь сами на наше фастовское народонаселение. Курьер, зови служащих ко мне в кабинет.
Когда все пришли, Чемс ласково ухмыльнулся одной щекой корреспонденту, а другой служащим и сказал:
— Вот, дорогие товарищи, зачем я вас пригласил. Извините, что отрываю от работы. Вот товарищ корреспондент прибыл из центра, просить вас, товарищи, чтобы вы, товарищи, не ленились корреспондировать нашим столичным товарищам. Неоднократно я уже просил вас, товарищи...
— Это не мы! — испуганно ответили Бабкин, Рабинович, Азеберджаньян и Бандуренко.
— Зарезали, черти! — про себя воскликнул Чемс и продолжал вслух, заглушая ропот народа: — Пишите, товарищи, умоляю вас, пишите! Наша союзная пресса уже давно ждет ваших корреспонденций, как манны небесной, если можно так выразиться? Что же вы молчите?..
Народ безмолвствовал[205].
Запорожцы пишут письмо турецкому султану
Тамбов, ПЧ-4.
...прошу срочно сообщить: для какой именно цели вами была приобретена местная газета «Тамбовская правда»?
(Из служ. записки П. от 7 мая с. г.)
Сообщил рабкор № 56
ПЧ-4, начальник 4-го участка пути тож, прикрыл поплотнее дверь в канцелярию и сказал:
— Поздравляю вас, дорогие сослуживцы. — Затем повернулся к счетоводу, ядовито расшаркался и добавил: — В особенности вам мерси, уважаемый товарищ Крышкин. Каркали, каркали: выпиши да выпиши, — вот тебе и выписал! Что же нам теперь ему отвечать?
Молчание.
— Чтецы, читатели, — язвительно продолжал ПЧ-4. — Жили мы тихо, мирно, никого не трогали. Так нет, газетку им, вишь, подай. Как же я теперь перед начальством оправдаюсь?
Молчание.
— Молчите? — горько спросил ПЧ-4. — Засыпали человека — и к стороне? Сам, мол, отвечай, старая калоша, зачем своих подчиненных соблазнил на газету?
— Гневается? — спросил бухгалтер.
— И не приведи бог! — ответил ПЧ. — И рвет, и мечет. Для какой, мол, цели выписали, запрашивает?
— Ехидный вопрос, — заметил старший дорожный мастер.
— Да уж будьте