В потайном ящике вдова Зенкевича обнаружила не только страшный кинжал, показавшийся Ахматовой беллетристической выдумкой, но и много прекрасных стихов, ей посвященных, причем не только дореволюционной поры. Например, такое:
Богиня к смертному на ложеПо прихоти небес сошла,Слилась на миг в любовной дрожиИ вознеслась, чиста, светла.Она – с богами в светлом круге,А он блаженством с ней сожженИ не найдет себе подругиСредь девушек земных и жен.
Однотомник М.А.Зенкевича «Сказочная эра» вышел в свет в 1994 году, а через десять лет «Молодая гвардия» опубликовала книгу младшего сына Николая Гумилева, Ореста Высотского «Николай Гумилев глазами сына», включив в приложение сенсационный документ – до сих пор в России неизвестное письмо Бориса Сильверсвана А.В.Амфитеатрову от 20 сентября 1931 года. Выдержка из него, которую я сейчас процитирую, ставит под сильное сомнение общепринятую ныне версию гибели Н.С.Гумилева:
«Дорогой Александр Валентинович!.. Прочитал вашу статью в «Сегодня» о Гумилеве и хотел бы сообщить вам кое-что известное мне. Гумилев, несомненно, принимал участие в таганцевском заговоре и даже играл в нем видную роль; он был арестован в начале августа, выданный Таганцевым, а в конце июля он предложил мне вступить в эту организацию… он сообщил мне тогда, что организация состоит из «пятерок»; членов каждой пятерки знает только ее глава, а эти главы пятерок известны самому Таганцеву; вследствие летних арестов в этих пятерках оказались пробелы, и Гумилев стремился к их заполнению; он говорил мне также, что разветвления заговора весьма многочисленные и захватывают влиятельные круги Красной армии; он был чрезвычайно конспиративен…»
Но неужели Анна Андреевна не допускала, что Николай и в самом деле принимал участие в таганцевском заговоре и даже играл в нем видную роль? Лично я в этом сомневаюсь. Кто-кто, а она-то знала, что отец ее сына никогда и никому ни своих истинных чувств, ни тайных мыслей не открывал. А если знала, с какой стати не уставала повторять, ссылаясь на слова Гумилева, произнесенные вслух, прилюдно, что политика его не интересует и что для большевиков он ясен как стеклышко: у них своя линия – коммунистическая, а у него своя – поэтическая? И неужели не сопоставляла два подозрительных числа: возвращение Николая Степановича из безопасного Лондона в красную (опасную) Россию – май 1918-го – и выстрел Ленечки Канегиссера – август того же года? А его неожиданный приход к ней летом 1921-го вместе с уже решившим для себя вопрос об эмиграции Георгием Ивановым? Ведь тем же летом – через Латвию – утекли за границу и брат Николая с женой, и Ольга Кузьмина-Караваева, и вообще все их слепневские соседи… Больше того, в те же самые дни Гумилев, по свидетельству Василия Ивановича Немировича-Данченко, обсуждал с ним план бегства из «советского рая»:
«Я хотел уходить через Финляндию, он через Латвию… Накануне своего ареста он еще раз заговорил о неизбежности уйти из России: "Ждать нечего. Ни переворота не будет, ни Термидора. Эти каторжники крепко захватили власть. Они опираются на две армии: красную и армию шпионов. И вторая гораздо многочисленнее первой. Я удивляюсь тем, кто составляет сейчас заговоры… Слепцы, они играют в руки провокации. Я не трус. Борьба моя стихия, но на работу в тайных организациях я теперь бы не пошел"».
Обратим внимание на уточнения. Гумилева удивляют не вообще все те, кто составляет заговоры, а те, кто делает это сейчас; и на работу в тайных организациях он бы не пошел именно теперь. Сейчас – то есть после подавления Кронштадского мятежа, в подготовке которого, судя по свидетельству Бориса Сильверсвана, были задействованы и влиятельные круги Красной Армии; теперь – значит после ареста Таганцева, который выдает…
Мемуары Немировича-Данченко опубликованы в 1924 году в зарубежной печати, но осенью 1921-го он еще был в Петрограде и, разумеется, из своих бесед с Гумилевым накануне его ареста тайны не делал. Сама Анна Андреевна с Немировичем в те месяцы не общалась, но Зенкевич, приехавший в Питер осенью 1921-го, разыскивая Анну, наверняка слышал своими ушами многое из того, что по известным причинам в печать либо не попало, либо попало в сильно адаптированном виде…
Больше того, разве могла Ахматова, при ее сверхзоркости, не обратить особого внимания на самое последнее стихотворение Гумилева – Павел Лукницкий нашел этот текст, разбирая его бумаги:
После стольких летЯ пришел назад,Но изгнанник я,И за мной следят…
«Белодневная», многолюдная «Поэма…», которая, по словам А.А., сгущаясь, словно волшебный напиток, превращается в биографию автора, вернее, в ее внешнюю, как бы парадную биографию, оставлена без героя. Зато в другой – рядом с нею идет иная, в которой – героиня всегда говорит с одним, и этот один не просто герой в значении центральный сюжетообразующий персонаж, он и в самом деле – Герой. Публикуя «Китежанку» («Путем Всея Земли») Ахматова предпослала ей разъяснение:
«В первой половине марта 1940 года на полях моих черновиков стали появляться ни с чем не связанные строки… Смысл этих строк казался мне тогда темным и, если хотите, даже странным, они довольно долго не обещали превратиться в нечто целое и как будто были обычными бродячими строчками, пока не пробил их час и они не попали в тот горн, откуда вышли такими, какими вы видите их здесь. Осенью того же года я написала еще три не лирических вещи. Сначала хотела присоединить их к «Китежанке» и написать книгу "Маленькие поэмы", но одна из них, "Поэма без героя", вырвалась, перестала быть маленькой, а главное, не терпит никакого соседства; две другие – "Россия Достоевского" и "Пятнадцатилетние руки" претерпели иную судьбу: они, по-видимому, погибли в осажденном Ленинграде, и то, что я восстановила по памяти уже здесь, в Ташкенте, безнадежно фрагментарно. Поэтому «Китежанка» осталась в гордом одиночестве, как говорили наши отцы».
«Китежанка» в гордом одиночестве не осталась. «Поэма без героя» и в самом деле вырвалась, отделилась, «переселилась» в столицу, зато две другие ее «соседки», хотя и изменили и название,[77] и жанр (не найдя этому странному жанру имени, Ахматова назвала их «элегиями»), но родства с «Путем Всея Земли» они не утратили. Первой части «Поэмы без героя» Ахматова дала подзаголовок «Петербургская повесть» – «Северные элегии» повествуют о допетербургском, царскосельском периоде жизни героини; здесь, как и в «Китежанке», как и в гумилевском «Заблудившемся трамвае», центральным местом поэтического пространства, его центром является мир Царского Села, то есть тот мир, который был их общим с Гумилевым миром. Недаром с таким старанием Ахматова искала и находила царскосельские реалии даже в самых ранних его стихах. Многозначительны и эпиграфы, выбранные А.А. для «Северных элегий»: ко всему циклу – из Пушкина: «Все в жертву памяти твоей», а к элегии второй «О десятых годах» – из Гумилева: «Ты – победительница жизни, И я – товарищ вольный твой».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});