Читать интересную книгу Цвет волшебства (сборник) - Терри Пратчетт

А Университет отстроили заново — или он сам себя отстроил. Или каким-то таинственным образом никогда и не был разрушен. Каждый побег плюща, каждый прогнивший оконный переплёт встали на свои места. Чудесник предложил сотворить всё по-новому — чтобы деревянные детали сверкали, на камнях не было ни пятнышка, — но библиотекарь на сей счет был непоколебим. Он хотел, чтобы всё было как старенькое.

С рассветом начали потихоньку возвращаться волшебники. Они торопливо пробирались в свои прежние комнаты, избегая встречаться друг с другом глазами и пытаясь припомнить недавнее прошлое, которое уже становилось нереальным и начинало походить на сон.

Канина с Найджелом прибыли к завтраку и по доброте душевной подыскали для лошади Войны хорошую платную конюшню[42]. Никто иной, как Канина, настояла на том, чтобы поискать Ринсвинда в Университете. Таким образом, она первой увидела книги. Они вылетали из Башни Искусства, кружили над зданиями Университета, а затем устремлялись в дверь перевоплощённой библиотеки. Некоторые из наиболее дерзких гримуаров гонялись за ласточками или зависали над двором, точно ястребы.

Библиотекарь стоял, прислонившись к косяку, и благосклонно наблюдал за своими питомцами. При виде Канины он подвигал бровями, что для него являлось самым близким эквивалентом общепринятого приветствия.

— А где Ринсвинд? — спросила Канина.

— У-ук.

— Извини?

Орангутан, не отвечая, взял её и Найджела за руки и, переваливаясь между ними, как мешок между двумя шестами, повёл их через вымощенный брусчаткой двор к башне.

Внутри горело несколько свечей, и Найджел с Каниной увидели сидящего на табуретке Койна. Библиотекарь с поклоном препроводил их к нему, точно старый слуга в самой древней из существующих семей, и удалился.

Койн, кивнув им, заметил:

— Он видит, когда люди его не понимают. Он замечательный, правда?

— А ты кто такой? — поинтересовалась Канина.

— Койн, — представился Койн.

— Ты студент Университета?

— Думаю, мне ещё многому предстоит научиться.

Найджел бродил вдоль стен, время от времени тыкая их пальцем. Должна же существовать веская причина, объясняющая, почему они не падают! Впрочем, если таковая причина и существовала, то лежала она явно не в области строительного искусства.

— Вы ищете Ринсвинда? — спросил Койн.

Канина нахмурилась:

— Как ты догадался?

— Он предупреждал, что его будут искать.

Канина расслабилась.

— Извини, — промолвила она, — нам пришлось немало пережить. Я решила, что ты прибег к какой-то магии. Надеюсь, с ним всё в порядке? Что происходит? Он сразился с чудесником?

— О да. И победил. Это было очень… интересно. Я всё видел. Но потом ему пришлось уйти, — сообщил Койн, словно отвечая урок.

— Я в это не верю, — прорычала Канина, чуть присев и вроде бы готовясь к прыжку. Костяшки её пальцев побелели.

— Это правда, — возразил Койн. — Всё, что я говорю, — правда. Так и было.

— Я хочу… — начала Канина, но Койн поднялся на ноги и, вытянув руку, приказал:

— Стой.

Она застыла. Найджел тоже замер, так и не успев нахмуриться.

— Вы уйдёте, — произнёс Койн приятным, ровным голосом, — и больше не будете задавать вопросов. Вы будете полностью удовлетворены. Вы получили все ответы. Вы будете жить счастливо до конца своих дней. И забудете о том, что слышали эти слова. А теперь идите.

Они медленно повернулись и деревянной, как у марионеток, походкой зашагали к выходу. Библиотекарь открыл им дверь, выпустил их и закрыл дверь за их спинами.

Потом он уставился на Койна, который, обмякнув, опустился на табурет.

— Ладно, ладно, — проговорил мальчик, — я всего лишь пустил в ход немного магии. Не было выхода. Ты сам сказал, что люди должны всё забыть.

— У-ук?

— Я ничего не могу поделать! Это так легко — что-то изменить! — Он схватился за голову. — Мне достаточно только подумать! Я не могу здесь оставаться, всё, к чему я прикасаюсь, идет наперекосяк, это всё равно что пытаться спать на куче яиц! Этот мир слишком хрупок! Пожалуйста, посоветуй, что мне делать!

Библиотекарь несколько раз повернулся на ягодицах — верный признак глубокого раздумья.

Что именно он сказал, осталось неизвестным, но Койн улыбнулся, кивнул, пожал ему руку, а затем поднял руки ладонями вверх, описал вокруг себя круг и ступил в другой мир. В этом мире были озеро, далекие горы и несколько фазанов, которые с подозрением следили за Койном из-под деревьев. Это была магия, которую в конце концов узнают все чудесники.

Они не могут стать частью мира. Они просто надевают миры — на какое-то время.

Дойдя до середины лужайки, Койн обернулся и помахал библиотекарю. Тот ответил ему подбадривающим кивком.

Воздушный пузырь схлопнулся, и последний чудесник перешел из этого мира в собственный.

Хотя это и не имеет особого отношения к нашей истории, вам будет интересно узнать, что примерно в пяти сотнях миль от Университета небольшая стайка — или, в данном случае, скорее стадо — птиц осторожно пробиралась между деревьями. Головы у них были как у фламинго, туловища — как у гусей, а ноги — как у борцов сумо. Они шагали дергающейся, приседающей походкой, точно их головы были привязаны к ногам резинкой, и принадлежали к виду, уникальному даже среди фауны Диска. Эта уникальность заключалась в том, что главным средством их защиты была способность вызывать у хищника такой смех, что, пока он приходил в себя, птицы убегали.

Ринсвинд почувствовал бы смутное удовлетворение, узнав, что это и есть индеи.

Дела в «Залатанном Барабане» шли вяло. Прикованный к косяку тролль сидел в тенёчке и выковыривал кого-то из зубов.

Креозот тихонько напевал себе под нос. Он открыл для себя пиво, и ему не приходилось за него платить, поскольку расточаемые им комплименты — монета, редко употребляемая анкскими кавалерами, — оказывали потрясающее действие на дочь трактирщика. Это была крупная девушка, которая цветом кожи — и, если уж говорить прямо, фигурой тоже — напоминала невыпеченный хлеб. Она была заинтригована. Никто раньше не называл её груди усыпанными самоцветами дынями.

— Абсолютно, — проговорил сериф, мирно соскальзывая с лавки, — никакого сомнения.

«Либо такие большие, жёлтые, либо маленькие зелёные с толстыми пупырчатыми прожилками», — добродетельно добавил он про себя.

— А что насчет моих волос? — подбадривающе спросила она, втаскивая Креозота обратно за стол и заново наполняя его кружку.

— О-о, — наморщил лоб сериф. — Точно коза стад, что пасутся на горах склона Как-его-там, можешь не сомневаться. А что касается твоих ушей, — быстро продолжил он, — то ни одна розовая раковина из тех, что украшают собой покрытый поцелуями моря песок…

— Но чем же они так похожи на стадо коз? — поинтересовалась она.

Сериф замялся. Он всегда считал это сравнением одним из лучших. А теперь оно впервые столкнулось лоб в лоб со знаменитым анк-морпоркским буквальным пониманием сказанного. Как ни странно, он почувствовал, что это произвело на него некоторое впечатление.

— В смысле, по размеру, облику или запаху? — не унималась девушка.

— Думаю, — ответил сериф, — я, возможно, хотел сказать: «в точности не как казо стод»…

— А? — девушка придвинула кувшин к себе.

— И мне кажется, что, скорее всего, я не отказ'лся бы ище от одного стаканчика, — неразборчиво проговорил он. — А потом… потом… — Он искоса посмотрел на девушку и решился: — Ты хорошая рассказчица?

— Что?

Он облизнул внезапно пересохшие губы и прохрипел:

— Ну, много сказок ты знаешь?

— О да. Кучу.

— Кучу? — прошептал Креозот. Большинство его наложниц знали только одну или две.

— Сотни. А что, хочешь послушать какую-нибудь сказку?

— Прямо сейчас?

— Ну да. Посетителей сегодня немного.

«Наверное, я умер, — подумал Креозот. — Вот он, рай».

Он взял её за руку.

— Знаешь, — поделился он, — я уже лет сто не слышал хорошей сказки. Но мне бы не хотелось, чтобы ты делала что-то, что тебе не по душе.

Она похлопала его по руке. «Какой приятный старичок, — подумала она. — В особенности, если сравнивать с теми, что сюда частенько заходят».

— Есть одна сказка, которую рассказывала мне ещё моя бабушка. Я знаю её задом наперёд, — сообщила девушка.

Креозот отхлебнул пива и, ощущая приятное тепло, посмотрел на стену. «Сотни, — думал он. — И некоторые она знает задом наперёд».

Девушка откашлялась и напевным голосом, от которого сердце Креозота забилось как бешеное, начала:

— Жил-был человек, и было у него восемь сыновей…

Патриций сидел у окна и что-то писал. События последней пары недель были словно окутаны ватой, и это ему не очень-то нравилось.