его идея состояла в следующем. Чаянов был согласен с тем, что крестьянское хозяйство и сельское общество СССР конца 1920-х гг. нуждались в реконструкции. Он соглашался и с формальными целями сталинской программы коллективизации, но предлагаемые методы считал неверными по всем параметрам. В соответствии со сталинской схемой увеличение размеров и механизация производственных единиц должны были гарантировать достижение высокой производительности труда и благосостояния на селе, а социальная справедливость и равноправие должны были наступить с уничтожением класса сельских эксплуататоров, то есть кулаков.
Чаянов же утверждал, что укрупнение производственных единиц не ведет с необходимостью к росту сельскохозяйственного производства. Развивающееся общественное разделение труда в основном «принимает форму выделения и специализации какого-либо его аспекта и занятых в сельском хозяйстве при возможном избирательном увеличении размера производственной единицы и капиталовложений, отражая тем самым наилучшее использование ресурсов – «вертикальную» сегментацию, соответствующую дифференциальным оптимумам». В то же время укрупнение всех производственных единиц может снизить продуктивность в целом. «Только большое» так же плохо, как и «только малое», если речь идет о сельском хозяйстве. Кроме того, для крупномасштабных хозяйств, созданных в одночасье, на местах не нашлось бы руководителей, способных ими управлять, управленцев пришлось бы «импортировать», они не имели бы корней и специфического знания местных условий. Они были бы также полностью зависимы от государственного аппарата – бюрократического, чужеродного и репрессивного. Маловероятно, что эти новые управленцы на местах были бы в меньшей степени эксплуататорами, чем прежние «мироеды-кулаки». Крестьянское сопротивление политике и декларациям, противоречащим их собственному повседневному опыту, было бы ожесточенным и разрушительным для сельскохозяйственных ресурсов, которые коллективизация якобы стремилась приумножить.
Альтернативная программа Чаянова по преобразованию сельского хозяйства страны состояла в развитии смешанной кооперации снизу (он называл это «вертикальной кооперацией» и «кооперативной коллективизацией»). Программа основывалась на его обследованиях реального кооперативного движения в России в 1910–1914 и 1922–1928 гг. Кооперативное движение рассматривалось им как демократическая альтернатива государственной централизации. Наилучшее решение проблемы увеличения производительности сельскохозяйственного труда в России, по мнению Чаянова, состояло в гибком сочетании крупных и малых производственных единиц, определяемом различными оптимальными размерами в каждой отдельной отрасли. Производством яиц, скажем, занимается семейное хозяйство, фуражом – вся деревня, лесным хозяйством – объединенные в одну производственную единицу несколько специализирующихся на этом деревень и т. п. Ученый поддерживал многоуровневое кооперативное движение, кооператив кооперативов, организованный «снизу» и развиваемый, а не управляемый государством.
Согласованная с крестьянским опытом, использующая крестьянские институты, широко открытая для крестьянской инициативы и притока кадров, эта программа была бы приемлемой для сельских сообществ и способной собирать их силы для преобразования деревни. Важно, что программа Чаянова отражала социальную реальность. На протяжении 1920-х гг. в советской деревне развивались и распространялись многочисленные кооперативные хозяйства. Организованные на основаниях, выработанных еще до революции, укорененные в местной почве благодаря замечательным приверженцам этой формы хозяйствования, тысячи кооперативов по снабжению, торговле, кредитованию и производству объединяли к 1928 г. более половины сельского населения. Сеть кооперативов продолжала расширяться, пока они не были выкорчеваны коллективизацией.
Массовость распространения кооперативов, а также авторитет Чаянова объясняют, почему именно его вариант стратегии преобразований на селе был принят бухаринским крылом руководства партии и включен в первоначальный вариант плана первой пятилетки (подготовленный под руководством экономиста Громана и отклоненный Сталиным в пользу собственного варианта с его совершенно фантастическими цифрами).
Корректировка плана произошла потому, что в 1927–1928 гг. режим столкнулся с двумя серьезными затруднениями. Во-первых, любое давление на крестьян лишь ухудшало кризисную ситуацию с хлебозаготовками, ведь именно в ответ на «товарный голод» 1927 г. деревня немедленно сократила производство для рынка. Во-вторых, уже началась первая пятилетка с ее ускоренными темпами, в то время как чаяновская ставка на постепенный рост кооперации и рынка потребовала бы неопределенно долгого времени, не гарантируя при этом твердых количественных результатов. Казалось, что делать такую ставку рискованно, а физическое принуждение крестьянства методами военного коммунизма выглядело надежнее. Воспользовавшись очередным кризисом нэпа, Сталин в 1929 г. объявил о «великом переломе», о «наступлении социализма по всему фронту» и ускоренном превращении СССР в великую промышленную державу. Как замечательно выразился член ЦК и ленинградский партийный вождь Киров, любимец рядовых партийцев, «технически, может быть, и нельзя, а по-большевистски мы сделаем».
И они «сделали»
Сталинская модернизация в виде знаменитого «большого скачка» в развитии тяжелой промышленности и сплошной коллективизации деревни была куплена слишком дорогой ценой. Его результатом были: отставание других отраслей экономики, прежде всего легкой промышленности и сельского хозяйства; сверхцентрализация и предельное ограничение сферы деятельности рыночных механизмов; полное подчинение производителя государству и все более широкое применение мер внеэкономического принуждения и насилия, повлекшего за собой многомиллионные жертвы. Наконец, была подорвана главная производительная сила и богатство деревни – крестьянское умение и желание работать.
Вот что писали в 1929 г. уральские крестьяне в газету «Правда»: «… вы сто миллионов крестьянства опозорили – далее некуда. Во время хлебных заготовок что не проделывали: плевали в глаза, бороду дергали – все не опишешь. Вам уже некого стало грабить, вы набросились на трудового крестьянина. Ведь народ отошел не от советской власти, а от дурных поступков. Кто не шел в коммуну, отбирали книжки общепотребительские, налагали по 200–300 руб. целевые. Социализм и коммунизм затеяли еще рано, когда настроете машин, тогда может поскорее все будет. Пишете закрепить колхозы, что это за слово «закрепить»? Это разве времена Екатерины великой, которая писала, чтобы люди не переходили от помещика к помещику? ‹…› Вы с намерением делаете все это, чтобы подорвать советскую власть. Еще предупреждаем, будем воевать другой раз, но уже не так, как воевали. Вы сделайте по всей России машинные товарищества, они самые подходящие для крестьян и для государства. Весь народ в машинные товарищества пойдет охотно, и весь секрет: народ забудет скоро все обиды. Еще просим взять власть у несознательного элемента и дать ее честным середнякам, тогда Россия будет спасена от страшной беды, которая уже над головой. Мы все партизаны, да здравствует трудовая крестьянская советская власть, да здравствует свободный народ. ‹…›
Дорогой редактор, к тебе великая просьба, мы все партизаны Верхнетеченского района, деревни Ангюговой, спаси Россию пока не поздно, у нас не хватает более терпенья».
В стране утвердилась командно-мобилизационная хозяйственная модель, ставшая экономической основой тоталитарного режима. Произошло то, о чем предупреждали в 1925–1927 гг. Чаянов и Бухарин: сталинская программа коллективизации «во имя прогресса» фактически сломила социальную силу крестьян, «перекачала» их ресурсы в индустриальное строительство, в армию и на нужды государственно-партийного аппарата, который многое воспринял в своих действиях по отношению к крестьянам от раннего колониализма в его самых тяжелых и неэффективных формах.
Но если бы в 1928 г. у Бухарина и других оппозиционеров хватило духу стать гражданами, а не рабами партдисциплины… то, может быть, в народе не возникло бы такого объяснения названия