— Вот тут была кухня, — сказала она, показав в угол мастерской у переднего крыльца. На прежнем месте остался только туалет.
Чучельная мастерская была создана как подразделение Национального союза работников легкой промышленности под контролем коммунистической партии Кубы. На стенах было множество плакатов и табличек, призывавших работавших здесь женщин поддерживать «высокие религиозные стандарты» и трудиться «в защиту социализма», но Прики не обращал на них внимания. Многие жители Кайо-Смит, сказал он, с теплотой вспоминают Каридад Бакарди — Качиту — и по-прежнему считают эту развалину ее домом.
Известие о том, что на остров приехала дочка Бакарди, распространилось за считанные минуты, и местные жители вскоре окружили гостей стеной.
— А хотите посмотреть церковь? — спросил кто-то. — Бегите скорее за ключом! Надо показать ей церковь!
* * *
Бакарди были белыми кубинцами из высшего общества, и судить по их жизни о судьбах кубинского народа в целом, разумеется, нельзя, поскольку кубинцы в массе своей были бедны. Когда-то здесь процветало рабовладение, поэтому почти у половины населения были предки-африканцы. Однако Бакарди любили свою страну, были щедры к согражданам и играли на Кубе роль прогрессивных лидеров, пока это было возможно. К сожалению, большинство кубинских историй — это истории об упущенных возможностях, и сага о Бакарди интересна, в частности, тем, что задает вопросы в сослагательном наклонении: правда ли, что страна развивалась бы иначе, если бы Бакарди были скорее правилом, чем исключением, среди кубинской элиты, которая в целом была безответственна, или если бы их уговорили остаться и помогать режиму, а не выгнали с острова во имя «социального преображения» страны. В ответ на революцию Фиделя Кастро в эмиграцию отправились миллион кубинцев, десятая часть населения.
Оборванные концы кубинской истории так и остались висеть — со своими характерами, со своим уникальным набором переживаний, идей, возможностей. Отчасти кубинский вопрос и состоит в том, как восстановить связь между прошлым и будущим страны.
Случай Бакарди в этом смысле весьма поучителен.
Амелия вернулась в Сантьяго, подозревая, что ее семью здесь забыли — или, хуже того, считают ее врагами. Целое поколение горожан выросло безо всяких контактов с Бакарди, а если власти и упоминали о ее родных, то лишь с резкой критикой. Теперь слово «Бакарди» ассоциировалось с контрреволюцией, с американским эмбарго, с попытками «украсть» главный экспортный кубинский ром. Рикардо Аларкон, который долгие годы был при Кастро ответственным за отношения с США, в 2001 году сказал журналисту, что считал Бакарди «ключевыми фигурами во всей политике экономической войны против Кубы. Они — та группа, которая противостоит кубинской революции из-за рубежа». Зная, как нервно относится кубинское правительство ко всему, что связано с «Бакарди», Амелия подавала заявление на визовые документы под фамилией мужа, однако агенты Кастро выяснили, кто она такая, и преследовали на Кубе и ее, и ее мужа, куда бы те ни пошли, даже не пытаясь замаскировать свое присутствие.
Однако в родном городе Бакарди Амелия обнаружила, что к ее семье по-прежнему относятся с большим уважением. Когда она посетила участок Бакарди на сантьягском кладбище Санта-Ифигения, то обнаружила, что за могилами тщательно ухаживают.
Памятник Эмилио Бакарди — черный полированный гранитный обелиск на пьедестале – был в прекрасном состоянии. Участок газона вокруг тщательно подстригли и обнесли черной кованой оградой. Могила дедушки Амелии, сына Эмилио Факундо Бакарди Лая, была такой же ухоженной. Белую мраморную колонну в изголовье могилы венчал бюст Факундо, изображавший его в возрасте лет сорока (он умер молодым). Кто-то снял стальные очки, закрепленные когда-то на каменном лице, но в целом монумент остался нетронутым.
Кроме того, Амелию очень порадовал визит в городской музей, который основал Эмилио Бакарди в бытность мэром Сантьяго — это было пышное здание в стиле неоклассицизма с коринфскими колоннами. Амелия знала, что коммунисты не закрыли музей и его по-прежнему называют «Museo Bacardi», но никак не ожидала, что он настолько хорошо работает. Однажды днем, оказавшись у входа вместе с Робертом, она между прочим намекнула смотрителю, кто она такая. Смотритель пришел в необычайное волнение и позвонил директору музея Хосе Ольмедо домой, и директор тут же примчался, чтобы устроить супругам индивидуальную экскурсию. Амелия сказала ему, что хочет взглянуть всего на «несколько экспонатов», которые запомнились ей с тех пор, как она бывала в музее маленькой девочкой.
Отец и дед Ольмедо до революции работали у Бакарди на производстве рома и пива, и он рассказал Амелии, что они всегда почтительно отзывались о ее родных.
Директор музея был глубоким знатоком истории Сантьяго, мог наизусть перечислить все достижения Эмилио на посту мэра и радовался, что наконец-то может похвастать своими знаниями перед благодарными слушателями. Нарушать правила на Кубе крайне непросто, но тем не менее Ольмеда заверил Амелию и Роберта, что покажет им в музее все, чего они только ни пожелают, и что можно не обращать внимания на таблички «Руками не трогать».
— К вам они не относятся, — сказал он.
* * *
В старости Фидель Кастро стал еще более несгибаемым. Вероятно, он опасался, что реформы, которые он так неохотно проводил после краха социалистического лагеря, создадут условия для того, чтобы его революция обратилась вспять. В 1995 году он жаловался, что «любая попытка открыться — это риск для нас», и в последующие несколько лет отменил многие из своих прежних реформ. Возможности для создания индивидуальных предприятий снова были ограничены, и Кастро сделал дальнейшие инвестиции иностранного капитала в кубинские предприятия настолько невыгодными, что к 2001 году они составили всего лишь около сорока миллионов долларов — меньше, чем за любой год начиная с 1993. В то же время он предпринял меры для ограничения любой политической активности, которая потенциально способна подорвать его правление. Когда правозащитник Освальдо Пайя в 2001 году стал собирать подписи под петицией, призывающей Национальную ассамблею Кубы расширить гражданские свободы, Кастро ответил на это собственной кампанией по устрашению. Кубинцев по всей стране заставляли подписать декларацию о том, что однопартийная социалистическая система должна быть «неприкосновенной», и после этого ассамблея внесла в конституцию специальную поправку, где говорилось именно это. Через год Кастро приказал арестовать семьдесят пять известных диссидентов, правозащитников и независимых журналистов, после чего над ними были устроены суммарные процессы, и они были приговорены к длительным тюремным срокам — якобы за сотрудничество с американским правительством. Это были самые масштабные репрессии оппозиционного движения на Кубе за четыре десятилетия. Арест диссидентов лишил Кастро важной поддержки на Западе, но он все равно пошел на это, потому что нашел нового стратегического союзника в лице нефтяного автократа Уго Чавеса. К 2005 году Чавес переправлял на Кубу более чем девяносто тысяч баррелей нефти в день — в год эта субсидия составляла почти два миллиарда долларов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});