Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ой-ё-ей, бай Коста, пропали наши лошадки! — словно ребенок, заплакал Янаки.
Ошалевший от падения Костадин услышал, как и второй конь поскакал к реке.
Хватаясь за кусты, он выбрался из оврага. Со стороны станции ожесточенно тявкали пулеметы. Оглушительный взрыв бомбы заглушил стрельбу. На секунду вокруг стало так тихо, что Костадину показалось, будто он оглох. Затем с возвышенности, где стояла повозка, послышалось нестройное «ура», среди кукурузы смутно блеснули солдатские каски. Какой-то солдат вылез на открытое место и, став на колено, принялся стрелять в сторону реки. Костадин крикнул ему, но тот не слышал. На краю ложбины появился еще один солдат. Из-под фуражки виднелись вытаращенные, круглые, как пуговицы, глаза, над обветренными губами чернели коротко подстриженные усики. Костадин узнал Николу Хаджидраганова.
— Молодожен, что ты здесь делаешь? — крикнул ему Никола.
— У меня украли лошадей… Забрали их… Пропали мои лошади! Дай ружье, дай мне, мать их так!.. — взревел Костадин и изо всей силы рванул из его рук винтовку.
Не помня себя от ярости, он перебежал овраг, взобрался на его склон и оттуда увидел русло речки и противоположный ее высокий берег, поросший редкими рощицами и папоротником. Слепыми от ярости глазами он искал там крестьян. Несколько человек выбежали из рощи. Впереди скакали две лошади; всадники, ухватившись за гривы, низко пригнулись. Костадин выпустил целую обойму и побежал обратно, чтобы взять у Николы патроны.
— Ложись, не то тебя убьют! Убьют! — кричал кто — то, но Костадин не обращал внимания.
Никола стоял на том же месте; он кинулся за патронташами. В тот момент, когда Никола протянул их ему, стрельба усилилась; Никола охнул и схватился за руку. Пуля взметнула землю у самых ног Костадина. Продолжая стоять, он снова расстрелял всю обойму, целясь в рощу, где мелькало несколько человеческих фигур. В спешке он плохо целился и пули летели слишком высоко.
Через полчаса крестьяне были отброшены повсюду. Костадин, отправившийся вместе с добровольцами на станцию, вышел на перрон. Увидев разбитые стекла, искрошенную штукатурку, расстрелянные пулеметные ленты и патронные гильзы, изрешеченные пулями стены вокзала и возбужденные лица кавалеристов, которые целый час вели бой, Костадин наконец пришел в себя. За вагонами, возле рельсов, лежали тела убитых крестьян. Молодой крестьянин, лет около тридцати, с пробитым виском упал возле склада. Он приоткрывал рот, как рыба, вытащенная из воды, хрипел, но еще продолжал дышать. В зале ожидания перевязывали раненого солдата. За вокзалом лежали убитые лошади. В аппаратной кто-то вопил нечеловеческим голосом. Среди всего этого беспорядка Костадин увидел, как перепачканный штукатуркой, обливающийся потом расстроенный ротмистр взял со стола графин с водой и принялся с жадностью пить прямо из горлышка. Почувствовав вдруг, что у него закружилась голова и его затошнило, Костадин присел на скамью в зале ожидания и сжал руками голову. Все происходящее вокруг казалось ему дурным сном: и убитые, которых он видел издали, и раненный в грудь солдат, лежавший на соседней скамье. Раненый тяжело дышал и смотрел на добровольцев и своих товарищей непонимающими, молящими глазами. И топот солдатских сапог, и рыдание женщины наверху, в квартире начальника вокзала, которая плакала от радостного облегчения, — все это было чем-то нереальным и невероятным, как и то, что он сам находился здесь, среди этих людей, которые еще утром вызывали у него отвращение.
Он вспомнил, о чем размышлял, сидя под вязом, и ужаснулся тому страшному противоречию, в которое вступили его мысли с его поступками. Кто привел его сюда, кто дал ему ружье? Что заставило его идти против крестьян и стрелять в них? Неужели все это произошло из-за лошадей? Да, из-за них. Он был раздражен с самого утра, и тогда, под вязом, искал в своих мыслях успокоения, чтобы оправдать свое безразличие к жизни остальных и сбросить с себя бремя всяких обязанностей перед обществом… Любовь-то оказалась пустой мечтой рядом с пропажей лошадей, и вот что произошло теперь!.. «Я действительно вел себя глупо! — кричало все в нем. — Мог ли я стоять, скрестив руки, когда все посходили с ума, мог ли надеяться на милость? Брат прав: ты не укусишь, укусят тебя!»
Кто-то положил тяжелую руку ему на плечо. Перед Костадином стоял крупный рябой мужчина. Это был Топалов, бывший секретарь околийского начальника.
— Ну и лихой же ты вояка, Коста! Такой прыти я от тебя никак не ждал, — сказал он, хлопая его по плечу.
— Добровольцы возвращаются в город! По приказу господина ротмистра… Строиться за вокзалом! — кричал кто-то на перроне.
Костадин вспомнил, что не сможет сегодня привезти повозку в город. Вспомнил и про Николу, и про Янаки, но все это промелькнуло в его голове как-то тускло, оттесненное другими мыслями. Он поднялся и вышел наружу. Потом вдруг быстро зашагал напрямик к своему полю. Шел как слепой, не оглядываясь, с тяжелой винтовкой за плечом, под жарким солнцем, обливаясь потом, с пересохшими губами и мрачным лицом… Пришел конец спокойной жизни.
Что-то неумолимо властное наваливалось на него и против воли связало его жизнь с теми, кого он до сих пор избегал. Гнет этого принуждения напоминал о враждебной силе, которую он ощутил сегодня утром, когда солдаты вернули его в город.
Янаки ждал его у дороги. На рубахе его еще издали были видны пятна крови.
— Ну что, их нет? — спросил он еще издали Костадина.
Костадин понял, что тот спрашивает о лошадях, но не ответил.
— Что с Николой? Он тяжело ранен? — спросил в свою очередь Костадин.
— Ушел в город. Рука прострелена, много крови потерял, — сказал Янаки. — Ох, бай Коста, а как же лошади? Где будем искать их теперь? До чего ж страшно было, особенно возле станции — там так грохотало все… А вон там лежит убитый.
— Где?
— У дороги.
— Оставайся здесь, стереги повозку. Я пойду в город, найду лошадей, и увезем ее отсюда.
Костадин прошел мимо убитого. Это был щуплый мужичок с худым лицом, редкими темными волосами и чуть пробивающейся бородкой. Видимо, пуля настигла его, когда он хотел пробраться по тропинке к оврагу, потому что лежал он как раз на перевальчике. На дороге валялась его старая шапчонка. Возле убитого темнела лужа запекшейся крови. Большая синяя муха ползала в углу его рта. Вперенные в безбрежную небесную высь глаза, казалось, спрашивали, что произошло, без всякой надежды получить ответ.
Подгоняемый суеверным страхом, Костадин снял свою соломенную шляпу, перекрестился и, топнув ногой по твердой, утрамбованной земле, зашагал по направлению к городу.
30На следующее утро, когда Костадин увидел пустую, притихшую конюшню, висящие у ворот лошадиные хомуты, осиротевшую повозку под навесом, его охватил новый приступ ярости, и на этот раз гнев его был вполне определенно направлен на крестьян и их правительство.
Янаки, которого он отправил попросить лошадей, доставивших вчера его повозку, вернулся и сообщил, что хозяин не дает их больше. Костадин рассчитывал поездить по окрестным селам и разыскать своих коней. Расстроенный и разнервничавшийся, он обругал батрака, зло пнул ногой ведро, о которое споткнулся, и вошел в дом.
Минувшей ночью только малые дети спали спокойно. В гостиной, за покрытым клеенкой столом тревожное молчание взрослых нарушали только детские голоса и звон чайных ложечек о чашки. Старая Джупунка, которая слышала разговор с Янаки и для которой пропажа лошадей была важнее всего другого, бросила вилку на тарелку с брынзой и встретила Костадина вопросительным беспокойным взглядом.
— Ну, и что теперь будешь делать? Господи, неужто мы их не увидим больше! — воскликнула она.
Манол, у которого глаза припухли от бессонной ночи, проведенной в околийском управлении, нахмурился.
— Я же еще вчера вечером сказал ему, что надо делать. Есть у тебя мобилизационное — вот и отправляйся с командой да ищи их. И выкинь из головы, что кто-то тебе их приведет под уздцы.
— Да его изувечат, как изувечили вчера кума Николу. Чтоб его там убили? Не дай бог! — возразила старуха.
— Я его ни за что не отпущу в эту команду, — заявила Христина.
— Держите тогда его возле своих юбок, и пусть он простится с лошадьми. А мужичье придет, ограбит нас и подожжет!
— А ты сам почему не пойдешь? Чего мне-то вправляешь мозги? — спросил Костадин.
Манол поставил чашку с чаем на стол.
— Я состою в гражданском комитете, защищаю наши интересы. А тебе что, мало лошадей, все никак не опомнишься? Ежели мы не удержим власть, дружбаши нас раздавят. Как выжимки виноградные, будут нас ногами давить. А лошадей своих ты увидишь после дождичка в четверг!
— Сам впутался в политику и меня хочешь впутать в эти дела.
— Эти дела не только мои или твои. Это государственные дела, общие дела, сама жизнь требует! Как это так — вроде бы учился больше моего, а ничего не смыслишь?
- Антихрист - Эмилиян Станев - Историческая проза
- Крепость Рущук. Репетиция разгрома Наполеона - Пётр Владимирович Станев - Историческая проза / О войне
- Свенельд или Начало государственности - Андрей Тюнин - Историческая проза