— Верно,— загудели в толпе,— Пусть сопляки помирают.
— Дети там, не дети — это мое дело. И лечиться тоже не вам, а мне. Слава богу, я давно уже совершеннолетний и отвечаю за свои поступки. Я не хочу слушать никаких речей. Вот вы отобрали оружие у гангстеров, я говорю: правильно. Найдите спиртогонов, закройте салун. Точно? — Он повернулся к толпе. В толпе неопределенно заговорили.— Что вы там бормочете? Я правильно говорю. Где это видано — за выпивку два доллара? Взяточников кое-каких к рукам приберите. Это тоже будет правильно. А в работу мою не вмешивайтесь. Я прилетел сюда, чтобы заработать, и я заработаю. Решил я открыть свое дело — и открою. А речи ваши мне ни к чему. За слова дом не купишь...
— Правильно, Джо! — закричали в толпе.
— А вот и неправильно,— сказал Юрковский. Он вдруг налился кровью и заорал: — Вы что же, думаете, вам так и дадут сдохнуть? Это вам, голубчики, не девятнадцатый век! Ваше дело, ваше дело,— он снова заговорил нормальным голосом.— Вас здесь, дураков, от силы четыреста человек. А нас — четыре миллиарда. И мы не хотим, чтобы вы умирали. И вы не умрете. Ладно, я не буду с вами говорить о вашей нищете духовной. Вам, как я вижу, этого не понять. Это только ваши дети поймут, если они у вас еще будут. Я буду говорить с вами на языке, который вам понятен. На языке закона. Человечество приняло закон, по которому запрещается загонять себя в гроб. Закон, понимаете вы? Закон! Отвечать по этому закону будет компания, а вы запомните вот что. Человечеству ваши шахты не нужны. Копи на Бамберге могут быть закрыты в любой момент, и все только вздохнут с облегчением. И имейте в виду: если комиссар МУКСа доложит хотя бы еще об одном случае каких-либо безобразий, все равно каких — сверхурочные, взятки, спирт, стрельба,— копи будут закрыты, а Бамберга будет смешана с космической пылью. Это закон, и я говорю вам это именем человечества.
Юрковский сел.
— Плакали наши денежки,— громко сказал кто-то.
Толпа зашумела. Кто-то крикнул:
— Значит, копи закрыть, а нас на улицу?
Юрковский встал.
— Не говорите чепуху,— сказал он.— Что у вас за дурацкое представление о жизни? Столько работы на Земле и в космосе! Настоящей, действительно необходимой, всем нужной, понимаете? Не горстке сытых дамочек, а всем! У меня, кстати, есть к вам предложение от МУКСа — желающие могут в течение месяца рассчитаться с компанией и перейти на строительные и технические работы на других астероидах и на спутниках больших планет. Вот если бы вы все здесь дружно проголосовали закрыть эти вонючие копи, я бы сделал это сегодня же. А работы вам всегда будет выше головы.
— А сколько платят? — заорал кто-то.
— Платят, конечно, раз в пять меньше,— ответил Юрковский.— Зато работа у вас будет на всю жизнь и хорошие друзья, настоящие люди, которые из вас тоже сделают настоящих людей! И здоровыми останетесь, и будете участниками самого большого дела в мире.
— Какой интерес работать в чужом деле? — сказал Джошуа.
— Да, это нам не подходит,— заговорили в толпе.
— Разве это бизнес?
— Всякий будет тебя учить, что можно, что нельзя...
— Так всю жизнь и промыкаешься в рабочих...
— Бизнесмены! — с невыразимым презрением сказал Юрковский,— Ну, пора кончать. Имейте в виду, этого господина,— он указал на мистера Ричардсона,— этого господина я арестовал, его будут судить. Выберите сейчас сами временного управляющего и сообщите мне. Я буду у комиссара Барабаша.
Джошуа мрачно сказал Юрковскому:
— Неправильный это закон, мистер инспектор. Разве можно не давать рабочим заработать? А вы, коммунисты, еще хвастаете, что вы за рабочих.
— Мой друг,— мягко сказал Юрковский,— коммунисты совсем за других рабочих. За рабочих, а не за хозяйчиков.
В комнате у Барабаша Юрковский вдруг хлопнул себя по лбу.
— Растяпа,— сказал он,— Я забыл камни на столе у управляющего.
Бэла засмеялся.
— Ну, теперь вы их больше не увидите,— сказал он.— Кто-то станет хозяйчиком.
— Черт с ними,— сказал Юрковский.— А нервы у вас... э-э... Бэла, действительно... неважные.
Жилин захохотал.
— Как он его стулом!..
— А верно, гадкая рожа? — спросил Бэла.
— Нет, почему же,— сказал Жилин.— Очень культурный и обходительный человек.
Юрковский брюзгливо заметил:
— Вежливый наглец. А какие здесь помещения, товарищи, а? Какой дворец отгрохали, а смерть-планетчики живут в лифте! Нет, я этим займусь, я этого так не оставлю.
— Хотите обедать? — спросил Бэла.
— Нет, обедать пойдем на «Тахмасиб». Сейчас кончится вся эта канитель...
— Боже мой,— мечтательно сказал Бэла.— Посидеть за столом с нормальными хорошими людьми, не слышать ни о долларах, ни об акциях, ни о том, что все люди скоты... Владимир Сергеевич,— умоляюще сказал он,— прислали бы вы мне сюда хоть кого-нибудь.
— Потерпите еще немного, Бэла,— сказал Юрковский.— Эта лавочка скоро закроется.
— Кстати, об акциях,— сказал Жилин,— Вот, наверное, сейчас в радиорубке бедлам...
— Наверняка,— сказал Бэла.— Продают и покупают очередь к радисту. Глаза на лоб, морды в мыле... Ой, когда же я отсюда выберусь!..
— Ладно, ладно,— сказал Юрковский.— Давайте, я посмотрю все протоколы.
Бэла пошел к сейфу.
— Кстати, Бэла, получится здесь из кого-нибудь хоть более или менее порядочный управляющий?
Бэла копался в сейфе.
— Почему же,— сказал он.— Получится, конечно. Инженеры здесь — люди в общем неплохие. Хозяйчики.
В дверь постучали. Вошел угрюмый, облепленный пластырями Джошуа.
— Пойдемте, мистер инспектор,— сказал он хмуро. Юрковский, кряхтя, поднялся.
— Пойдемте,— сказал он.
Джошуа протянул ему открытую ладонь.
— Вы камни там забыли,— хмуро сказал он.— Я собрал. А то у нас тут народ разный.
10. «ТАХМАСИБ». ГИГАНТСКАЯ ФЛЮКТУАЦИЯ
Был час обычных предобеденных занятий. Юра изнывал над «Курсом теории металлов». Взъерошенный, невыспавшийся Юрковский вяло перелистывал очередной отчет. Время от времени он сладострастно зевал, деликатно прикрывая рот ладонью. Быков сидел в своем кресле под торшером и дочитывал последние журналы. Был двадцать четвертый день пути, где-то между орбитой Юпитера и Сатурном.
«Изменение кристаллической решетки кадмиевого типа в зависимости от температуры в области малых температур определяется, как мы видели, соотношением...» — читал Юра. Он подумал: «Интересно, что случится, когда у Алексея Петровича кончатся последние журналы?» Он вспомнил рассказ Колдуэлла, как парень в жаркий полдень состругивал ножом маленькую палочку и как все ждали, что будет, когда палочка кончится. Он прыснул, и в тот же момент Юрковский резко повернулся к Быкову.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});