— On dit que Gardenberg recevra une tabatière ornée de diamants, le comte N. le grand cordon Sainte Anne,[2921] — говорил один.
— Je vous demande pardon: une tabatière avec le portrait de l'empereur est une récompense, mais point un distinction et c'est pourquoi,[2922] — говорил другой.
— L'empereur envisage la chose autrement,[2923] — строго перебил другой. — Et puis il y a eu des antécédents, je vous citerai Schwarzenberg à Vienne.[2924]
— C'est impossible,[2925] — возразил ему другой.
— C'est positif,[2926] — грустно вмешалась Анна Павловна, присаживаясь. На Pierr'a нашло в это время одно из тех заблуждений чувств, что кажется, что[2927] спишь, что всё совершающееся есть сновидение, что стоит открыть глаза и их не будет, и что можно попробовать, сон ли это или действительность, тем, чтобы сделать что нибудь необыкновенное: ударить кого-нибудь или закричать диким голосом. Он попробовал закричать, и крик, начавшийся громко, заставил его очнуться. Он переделал крик в кашель и, не обратив на себя особенного внимания, встал и еще раз оглянул[ся][2928] на Бориса, желая передать кому нибудь свое весело насмешливое состояние.[2929] Молодой Трубецкой достойно и почтительно сидел немного позади посланника и чуть заметно осторожно улыбался его шуткам.[2930] Pierre вспомнил живо свой спор в этой гостиной два года тому назад.[2931] Он сам себе понравился в прошедшем. Он вспомнил тоже тут бывшего Андрея, их дружбу, их вечер за ужином.
«Слава богу, что он жив. Поеду домой и напишу ему».[2932] И, незамеченный, он тихо вышел из комнаты. И в карете всё время тихо улыбался своей радостной и полной интересов жизни.[2933]
Pierre в 1807 году собрался наконец в свое путешествие по деревням с целью весьма ясно определенной: облагодетельствовать своих двадцать тысяч душ крестьян. Цель эта подразделялась на три отдела: 1) освобождение, 2) улучшение физического благосостояния (богадельни, больницы) и 3) нравственного благосостояния: школы, улучшение духовенства. Но как только он приехал в деревню, увидал дело на месте, переговорил с управляющим, он увидал, что это дело невозможно. И невозможно преимущественно от недостатка средств.[2934]
Несмотря на богатство графа Безухова, все имения были заложены, и потому невозможно было отпустить на волю всех крестьян, как он это намерен был сделать. Заплатить же долг было невозможно, так как его шестьсот тысяч ассигнациями валового дохода не только все расходились, но каждый год он чувствовал необходимость еще занимать. Он[2935] чувствовал себя теперь гораздо менее богатым, чем когда он получал свои десять тысяч от покойного графа.
В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет:
В совет платилось 80 тысяч по всем имениям. Жалования управляющим по всем имениям 32 тысячи. Князю Василью было дано 200 тысяч. Мелких долгов бездна. Содержание московского дома и княжен 30 тысяч.
Подмосковной — 17 тысяч.
Пенсий — 16 тысяч.
На богоугодные заведения и просьбы — 10 тысяч.
Графине за границу — 160 тысяч.
Проценты за до[лги] — 73 тысячи.
На постройку начатой церкви — <115.>
Другая половина, громадная половина 300 тысяч, расходилась он сам не знал как.[2936]
Как в московском доме, так и во всех имениях он нашел людей старых, с больши[ми] семейств[ами], по двадцати лет живши[х] на счет его отца и ставящих в заслугу продолжительность срока жизни. Невозможно было изменить этого положения. Хотел ли он уменьшить конюшни в Москве, он видел старого, заслуженного кучера (важного) еще в[2937] Туретчине бывшего с покойным графом.
— Мне много лошадей, к чему мне? — говорил Pierre, полагая, что кучер войдет в его планы простоты. Но кучер почтительно говорил: «как прикажете» и «мне итти?» И на лице его выражалось огорчение и ядовитый упрек[2938] недорослю незаконному, не умевшему соблюдать свое достоинство, ценить людей и поддерживать честь дома графа Безухова. То же было с садовником, с княжн[ами], с дворецким. Pierre морщился, кусал ногти и говорил:
—Ну, хорошо, я подумаю. Всё: и конюшня, и сад, и оранжереи, и княжны — оставалось по старому, и всё независимо от воли графа жило своей старой жизнью, стоя Pierr'y половину его доходов. Прежде еще боялись, как бы он не переменил чего, но потом узнали его и старались только выказать огорчение и готовность к несчастию, в которое он безвинно ввергал их, и знали, что он всё оставит по старому.[2939]
[2940] Приехав в главные свои орловские имения, с готовым и одобренным в ложе и благодетелем (так называли великого мастера ложи) проектом освобождения крестьян и улучшения их физического и нравственного мира, Pierre вызвал к себе, кроме главного управляющего, всех управляющих имениями и прочел им свой проект и развил в длинной и умной речи свои мысли.[2941] Он говорил им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работами, что женщины с детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещательные, а не телесные, что в каждом имении должны быть учреждены больницы, приюты и школы и т. д. Некоторые из управляющих (тут были и мужики бурмистры) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой граф недоволен их замолотом и утайкой хлеба, другие после первого страха находили забавным шепелявение Pierr'a и новые неслыханные ими слова, третьи находили просто удовольствие послушать, как говорит барин, четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи, что с барином обойтись можно. После общей речи, Pierre с главноуправляющим каждый день занимался. Но к удивлению своему он чувствовал, что занятия его ни на шаг вперед не подвигают дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны управляющий, выставляя дела в самом дурном свете, показывал Pierr'y необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Pierre не соглашался. С другой стороны Pierre требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунскому совету и потому невозможность быстрого исполнения. Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно, он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья; но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов снятий запрещений, истребования разрешений и т. п., что Pierre терялся и только говорил ему: «да, да, так и сделайте». Прошло две недели и дело освобождения ни на шаг не подвинулось вперед. Pierre бился, хлопотал, но смутно чувствовал, что он не имеет той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело и вертеть колеса. Он стал сердиться, угрожать управляющему и требовать. Управляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодными для себя, для него, для крестьян, — сделал уступку. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов и научил крестьян притти к барину с благодарностью за его милости. Pierre разговаривал раза два с крестьянами и, расспрашивая их о их нуждах, убедился еще больше в необходимости для них затеваемых им преобразований. Он нашел в их речах подтверждение всех своих планов, точно так же, как управляющий в их речах находил охуждение и доказательство бесполезности всех планов графа. Но Pierre не знал, что в неопределенности речи народа можно найти подтверждение всему, как в словах оракула, и был очень счастлив, когда ему говорили мужики, как они век за него будут бога молить за его больницы и школы. Pierre объехал все орловские деревни [и] видел своими глазами поднимающиеся кирпичные стены новых зданий больниц и школ.
«Вот она куда проникла и закипела жизнь, вдохнутая мне нашим священным братством», думал он радостно, глядя на копошащихся каменщиков и плотников около новых строений. Видел Pierre отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных на бумаге. (В сущности работы прибавились, так как в барщинах везде прибавилась постройка своими больниц и школ.) Управляющий сказал Pierr'y, что народ благословляет его и теперь, что оброчные, которым был убавлен оброк, строят придел во имя его ангела. Управляющий увещевал графа оставить свои планы освобождения, так как и теперь уже крестьяне вдвое облагодетельствованы против прежнего, и на решительное требование Pierr'a продавать леса и крымское именье с тем, чтобы приступить к выкупу, обещал ему употребить все силы для исполнения воли графа.