Читать интересную книгу Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Кто?

— Поручитель.

— Неужели?

— Да, почтеннейший, их тут около дюжины. Они готовы поручиться за вас на какую угодно сумму, если вы дадите им полкроны. Интересный промысел, не правда ли? — сказал Перкер, угощая свой нос щепотью табаку.

— Что вы говорите?! Должен ли я понимать, что эти люди приобретают средства к существованию тем, что дают перед судьями ложные клятвы за полкроны? Клятвопреступление за полкрону. — Боже мой, — воскликнул мистер Пикквик, пораженный этим открытием.

— Право, почтеннейший, я не знаю, что сказать вам на это, — отвечал маленький адвокат. — Клятвопреступничество, конечно, ужасное слово, да, ужасное. Это скорее юридическая фикция, почтеннейший, ничего больше.

Сказав это, адвокат пожал плечами, улыбнулся, взял другую щепоть табаку и пошел в контору судейского письмоводителя.

Это была замечательно грязная комната с низким потолком и старыми панельными стенами. Свет не проникал сюда ни с одной стороны, и хотя на дворе было еще светло, однако ж здесь горели на конторках две большие сальные свечи. На одном конце была дверь в кабинет судьи: тут стояла толпа стряпчих, адвокатов и главных письмоводителей, которых допускали в кабинет по очереди, смотря по тому, как были записаны их имена в реестре. Всякий раз, как дверь отворялась для впуска очередных, другие, следовавшие за ними, обнаруживали желание ворваться насильно, отчего происходили шум и гвалт, значительно увеличивавшиеся ссорой и крупным разговором тех господ, которые уже видели судью. Словом, здесь была страшная толкотня и давка, какую только возможно представить себе в комнате небольшого размера.

И не одни только эти господа производили резкие звуки, способные оглушить непривычное ухо. На другом конце комнаты, за деревянной перегородкой, стоял на утвержденном возвышении письмоводитель в очках, принимавший присяги (affidavits), которые периодически большими пачками относились, для окончательной подписи, в кабинет судьи. Надлежало привести к присяге множество адвокатских писарей, которые, не имея физической возможности присягать все вдруг, за один раз, теснились и давили друг друга, подвигаясь наперерыв к джентльмену в очках. Другой письмоводитель время от времени надсаживал свои легкие, перекликая фамилии господ, уже приведенных к присяге, для вручения им бумаги, подписанной судьей. Все эти вещи, вместе взятые, производили неописуемый гвалт. Был еще другой разряд лиц, которых обязанность состояла, по-видимому, только в том, чтобы перекликать как можно громче фамилии особ, формально вытребованных к суду. Это производилось с большим эффектом.

Например. Недалеко от мистера Пикквика, прислонившись к стене, стоял малый лет четырнадцати, одаренный от природы звучным тенором, и подле него был клерк, обладавший превосходным басом.

Клерк выступил с пачкой бумаг и бросил вокруг себя пытливый взгляд.

— Сниггль и Блинк! — закричал тенор.

— Поркин и Сноб! — проревел бас.

— Стомпи и Дикон! — прокричал вновь прибежавший писарь.

Никто не отвечал; но все суетилось и волновалось. Бас и тенор заголосили опять.

Между тем, письмоводитель в очках хлопотал, по-видимому, изо всех сил, приводя к присяге писарей. Форма присяги произносилась без всякой пунктуации и обыкновенно сопровождалась следующими выражениями: «Возьмите книгу в свою правую руку имя ваше и подпись вашей руки, клянитесь, что будете поступать по долгу совести и чести. Бог с вами шиллинг вам сдачи — мелких нет ступайте!»

— Ну, Самуэль, — сказал мистер Пикквик, — я думаю, уже приготовили habeas corpus.

— A я так думаю, сэр, — отвечал мистер Уэллер, — что мы здесь путного не дождемся до светопреставления.

Но Самуэль ошибся. В эту минуту из судейского кабинета воротился Перкер и взял мистера Пикквика под руку. Все обычные формы были приведены к концу, habeas corpus было написано таким образом:

«Сим свидетельствуется, что особа Самуэля Пикквика поручается отныне охране типстафа22 для того, чтобы он вверил оную особу хранению флитского тюремного замка, где оный Пикквик имеет содержаться до тех пор, пока не выплатит сполна всех судебных издержек и не удовлетворит законным образом вдову Бардль».

— До этого пройдет слишком много времени, — сказал мистер Пикквик, улыбаясь. — Самуэль, наймите карету. Прощайте, Перкер, прощайте, любезный друг.

— Зачем прощайте! Я поеду с вами и посмотрю, как вас поместят там, — сказал мистер Перкер.

— Нет, любезнейший, мне бы хотелось ехать одному с Самуэлем, — отвечал мистер Пикквик. — Когда меня там устроят, я напишу к вам — дам знать обо всем — и буду ожидать вас немедленно. До тех пор — прощайте, Перкер!

Сказав это, мистер Пикквик, сопровождаемый типстафом, сел в карету, и когда Самуэль поместился на козлах, карета двинулась с места.

— Удивительный человек! — сказал Перкер, приостанавливаясь, чтобы надеть перчатки.

— Какой бы чудесный банкрот вышел из него, сэр! — заметил мистер Лоутон, стоявший подле. — Он бы, я думаю, замучил всех этих комиссионеров и уж, конечно, не испугался бы никаких угроз. Характер железный, смею сказать.

Но адвокат, по-видимому, не обратил внимания на замечание своего письмоводителя и молча пошел вперед, не удостоив его ответом.

Наемная карета потащилась с необыкновенной медленностью по направлению к Флотской улице, где стояла знаменитая тюрьма.

— Лошади бегут лучше, — заметил извозчик, — когда едет кто-нибудь впереди.

И на этом основании они поплелись за деревенской телегой, которую им удалось настигнуть кое-как. Когда останавливалась телега — останавливались и они; телега подвигалась вперед — подвигались и они. Мистер Пикквик сидел напротив типстафа, который, уложив шляпу между своими коленами, беззаботно насвистывал какую-то песню и выглядывал временами из окна кареты.

Время производит чудеса, и влияние его распространяется даже на наемные экипажи, которым предстоит пробежать пространство в полторы мили. Лошади наконец остановились, и мистер Пикквик высадился у железных ворот Флита.

Оглянувшись через плечо на своего арестанта, чтобы удостовериться в его присутствии, типстаф пошел вперед и, пройдя широкий двор, повернул налево в коридор, где, перед железной дверью, встретил их тюремщик с ключами в руках. Скоро дверь заскрипела на своих огромных петлях, и мистер Пикквик вступил во внутренность тюрьмы.

Здесь они остановились. Когда типстаф передал бумаги, мистеру Пикквику сказали, что он должен посидеть, пока снимут с него портрет.

— Снимут с меня портрет! — воскликнул мистер Пикквик.

— Образ ваш и подобие, сэр, — отвечал дюжий тюремщик. — Мы ведь мастера снимать портреты, да будет вам это известно. Не успеете повернуться, и рисунок будет готов. Сядьте, сэр, и будьте как дома.

Повинуясь приглашению, мистер Пикквик сел, тогда Самуэль, остановившись за стулом, шепнул ему на ухо, что выражение «снимать портрет» должно здесь понимать в фигуральном смысле.

— Это значит, сэр, — сказал Самуэль, — что тюремщики станут всматриваться в ваше лицо, чтобы отличать вас от других арестантов.

— А! Так вот что! — сказал мистер Пикквик. — Ну, пусть себе делают свое дело. Я готов к их услугам.

— Они задержат вас недолго, сэр, смею сказать. Видите ли вы эти стенные часы?

— Вижу.

— Их колеса тоже, что тюрьма в тюрьме, наподобие птичьей клетки, не правда ли, сэр?

Когда Самуэль делал это философское замечание, мистер Пикквик уже знал, что сеанс его начался. Толстый тюремщик, освобожденный теперь от своего чередного караула, спокойно сел на стул и беспечно посматривал на мистера Пикквика, тогда как тщедушный и долговязый его товарищ, которому приходилось стоять на карауле, стал напротив нового арестанта, закинув руки под фалды, и устремил на него самый пристальный взгляд. Третий, довольно суровый джентльмен, оторванный, очевидно, от своего ужина, потому что в руках его был кусок бутерброда, остановился перед самым носом мистера Пикквика и принялся изучать его черты с напряженным вниманием и любопытством. Мистер Пикквик корчился неоднократно под этой операцией и вообще сидел весьма неспокойно на своем стуле; однако ж, в продолжение всего сеанса он не сделал никому никаких замечаний, и даже Самуэль, вопреки ожиданиям, вел себя с удивительной скромностью. Верный слуга размышлял о несчастном положении своего господина и старался решить в своем уме проблему, поступит ли он юридически, если позволит себе заушить кого-нибудь из этих странных художников.

Наконец, портрет был снят, и мистеру Пикквику сказали, что он может идти в тюрьму.

— Где я буду спать сегодня? — спросил мистер Пикквик.

— Это еще покамест неизвестно, — отвечал толстый тюремщик. — Познакомьтесь наперед со своими товарищами, и завтра авось вы устроитесь как следует. Первую ночь, может быть, придется вам провести на голых досках; но к этому можно привыкнуть.