Пропала. Не вижу.
Вижу.
Не вижу!
Позже я тысячу раз переживал во сне свой звездный час, будь он проклят. Переживал заново, как впервые. Вспоминал наяву. Поднимал и опускал лук, моргал, рычал, ругался на чем свет стоит. Стрелок, я был боотуром. Для боотура все просто. А для того, кто вспоминает… Со временем, барахтаясь в памяти, как в паучьем колодце, я уверился: нас было двое, Юрюн-боотур и Юрюн-слабак. Одному требовалось всадить стрелу в вертлявую искру. Другой же бубнил ему под руку, давал советы, мучился сомнениями, думая, что помогает, но это вряд ли.
Иногда мне кажется, что я разговаривал с самим собой, как в детстве говорил с Нюргуном, прикованным к столбу. Уж не знаю, помогло ли это Нюргуну освободиться, но перетерпеть плен – да, помогло.
Вихрь. Взметнулся.
Летит!
Вверх летит! К моей искорке!
Это не вихрь, мой дорогой, мой сильный Юрюн. Это Тонг Дуурай. Помнишь: «Я надеюсь, что ты – умный малый. Что ты уедешь вовремя. Умные малые – редкость среди сильных, а мы с тобой поняли друг друга…»? Великан ждал своего часа и дождался. Считай, все разъехались, Бури Дохсуна, главного соперника, больше нет; остальные – так, мелочь. Слабаки! Бури нет, зато есть Нюргун. Нюргун здесь! Если ты, Юрюн, отметил чудовищность костяного лука в руках брата, то уж Тонг наверняка обратил внимание на лук и сделал правильные выводы. Нюргун вступил в спор, а значит, следует торопиться. Отступить? Состязаться? Стрелять первым? Шиш вам, крутой оплеванный шиш! Зачем рисковать промахом, позором, когда можно взять и схватить? Взлететь и сграбастать золотой сыагай? Никто об этом не подумал, а Тонг Дуурай подумал. В сыагае – ду́ши и разум Жаворонка? Отлично! И пусть теперь Сарын-тойон попробует не отдать дочь в жены хитроумному Тонгу! Кому нужна бездушная, безмозглая кукла? Да и тело, оставшись без душ, долго не протянет. Хочешь, не хочешь, Первый Человек, а придется тебе решать в нашу пользу!
Это и впрямь было похоже на вихрь. Плюясь синим огнем, Тонг Дуурай крутнулся волчком. Плоть великана размазалась, превратилась в бешено вертящийся смерч, и адьярай прянул ввысь.
У всех адьяраев есть короткие пути. У нижних – под землю, у верхних – за облака́.
Летит! Схватить хочет! Забрать!
Жаворонок!
Не отдам!
Люблю. Люблю. Очень люблю!!!
Золотой высверк – сыагай в небе. Стальной высверк – наконечник стрелы. Высверк красной меди – накладка на луке. Слова, которые истинный боотур умрет, а не произнесет вслух – мы произносим их вместе, Юрюн-слабак и Юрюн-сильный. Кричал я тогда? Шептал? Какая разница, если три сверкающих блика – цель, стрела, лук – слились в один, и от меня в небо протянулась сияющая нить. Золотой волос надежды – ты видишь, папа? Нет, ты правда видишь? Нить связала мои ду́ши с душами Жаворонка, и стрела ушла в полет.
– Куда? – завопил дядя Сарын за миг до выстрела. – Куда ты метишь, балбес?!
Я не ответил. Я знал, куда ме́чу, и знал, что не промахнусь.
Впрочем, Тонг Дуурай тоже кое-что знал. Из недр смерча выпросталась когтистая лапа. Она схватила оленью бабку, сомкнула пальцы вокруг добычи, уведя ее с того места, где бабка только что была – и в Тонгов кулак вонзилась моя стрела, с треском расколов сыагай на четыре части. Кулак разжался, распахнулся красным цветком о пяти лепестках – и три золотых обломка упали с неба в мою подставленную ладонь.
Три.
Не четыре.
Удар стрелы подбросил четвертый обломок вверх. Уверен, он тоже упал бы в ладонь – по-другому и быть не могло! – но я недооценил Тонга. В последний момент великан успел взмахнуть левой, уцелевшей рукой, поймать беглеца на лету – и рвануть в зенит.
Вор! Ворюга!
Украл! Удирает!
Очень плохой! Убью! Верну!
Тут мне-усохшему и добавить-то нечего. Мне и сейчас мерещится, что вторая стрела сорвалась с тетивы быстрей, чем легла на нее. Извините за грубость, но из песни слова не выкинешь, а я всегда предпочитал говорить правду…
Прямо в задницу, кэр-буу!
Адьярай извернулся ужом, подброшенным в воздух. Сперва я решил, что стрела лишь задела похитителя. Царапина, пустяк, боотур и не заметит! Но с небес рухнул дикий, отчаянный рев, полный боли и ярости. От великана отделился кусок плоти, брызжа кровью, кувыркнулся вниз…
Моя стрела превратила жеребца в мерина.
Тонг метнулся следом за утраченным достоинством. Не знаю, был ли он знаком с Уотовыми братьями, способными пришить что угодно к чему угодно, но потерю Тонг догнал, схватил, для чего ему пришлось разжать пальцы здоровой руки…
И четвертый, последний кусок сыагая присоединился к трем другим.
Я не смотрел на небо. Не слушал проклятий улетающего Тонга. Дрожа от возбуждения, я видел, как обломки срастаются, превращаются в единое целое. Значки-муравьи, испещрившие сыагай, пришли в движение. Золото потекло, плавясь. Чудо! – оно осталось прохладным, когда я ждал ожогов. Солнечная капель пролилась меж пальцев, ушла во влажную, жирную почву; впиталась, исчезла.
Жаворонок глубоко вздохнула. Моргнула, прижала руки к груди. На лицо ее возвращались краски. Не помню, как я оказался рядом. Подхватил, не дал упасть.
– Я… Я спала?
– Может быть.
– Мне снилось: ты…
– Победа! Честная победа! Я отдаю свою любимую дочь Туярыму Куо в жены Юрюну Уолану, сыну Сиэр-тойона и Нуралдин-хотун! Слово Первого Человека – камень и железо! Да будет так!
Над нами гремел торжествующий голос Сарын-тойона, я тонул в заплаканных, счастливых глазах Жаворонка – и не обратил внимания, что из-за дальних сопок объявился новый всадник. В последнее время все ехали отсюда, он же ехал сюда.
Дядя Сарын подошел к нам.
– Как сказал бы твой отец, обжалованию не подлежит! – устало выдохнул он.
5. Гость в дом – радость в дом!
Почему мы сразу не ушли? Что нам помешало? Понурые женихи, что собирали свои пожитки и подзывали коней? Вряд ли. Жаворонок, засы́павшая нас вопросами? Айталын, брызжущая радостным ехидством? Нюргун?! Уж точно, не Нюргун. Мой брат был занят. Сейчас, когда не требовалось никого спасать, он сел на пригорке, прижал ладони к груди – так и сидел, глядя вдаль.
И всадник нам тоже не мешал. Ну, едет себе и едет. Обычное дело.
Зато приунывших женихов новый гость очень даже заинтересовал. Это мы неудачники, буо-буо?! Мы хотя бы приехали к сроку! Пили-гуляли! Состязались, да! А ты вообще опоздал! Все разъезжаются, а ты явился, хыы-хык! Не запылился, гыы-гык! А вот и запылился! Еще как запылился! А на́ тебе шиш оплеванный! Видал такой? Крученый, с присвистом!
Все это они всаднику и высказали, когда тот подъехал. Хорошо, если нашелся кто-то невезучей тебя! Выходит, ты уже и не худший. Опять же, есть над кем посмеяться – славное развлечение, достойное…
Боотуры. Что с них, то есть, с нас взять?
Гость хмурился, молчал. В драку лезть не спеши́л – спе́шился, и только. Стоял, осматривался – вроде мир впервые увидал.
– Вот же дураки-и-и-и… – тихонько протянула Айталын, качая головой.
Моя сестра первая поняла, кто перед нами. А за ней поняли вторые и третьи:
– Ты гляди!
– Женщина!
– Человек-женщина!
– Баба, дьэ-буо!
– Боотур-баба, хыы-хык!
– Боотурша!
– Боотурица!
– Бабатур, гыы-гык!
– Эй, ты чего? Зачем человеком-мужчиной вырядилась, а?
Длинный, до колен, кафтан желтой оленьей кожи. Вставки из куньего меха, соболья оторочка, серебряные висюльки. Ровдужные штаны с узором по швам. Теплые волчьи сапоги. Это летом-то! И не жарко ей?! Круглая шапка, на верхушке – стальное острие…
Впервые я видел женщину-боотура. Слышал, что такие бывают, помню историю с Жаворонком, но истинных боотурш я до сих пор не встречал. Остальные, судя по гоготу – тоже. Наряд гостьи показался мне знакомым, но припомнить, где я мог видеть этот кафтан, штаны и шапку, сразу не получилось. А потом стало не до нарядов.