Суорун кивнул. Кто рискнул бы спорить после моего «не боюсь»? Кто выставил бы себя трусом? Было ясно, что хитрец Буря хочет выиграть для своего коня преимущество: путь по родным местам сына Владыки Громов. Небось, конь – мастак скакать под молниями…
– Дальше, – довольный успехом, развивал мысль крылатый исполин, – выходим из Сиэги и гоним по берегу моря Сюнг. Море гнилое, слабаки там отвалятся.
– Почему? – удивился Суорун.
– Надышатся дрянью и повернут назад. Обходим Сюнг с юга, берем выше, по северному подножью…
– Куктуй-хотун? – хмыкнул Суорун.
Похоже, он хорошо знал мерзлую, обледенелую теснину Куктуй-хотун. Знал ее и я. В тех распадках, извилистых и тесных, зимой и летом продуваемых вьюгой насквозь, сложил голову не один путник.
– Да. С Куктуя берем выше…
– Нет, – перебил Бурю адьярай. Глаз Суоруна блеснул насмешкой. – Берем ниже. Самый умный, да? Проныра! С Куктуя вниз, в Нижний мир. Скачем по трясине Салбанык…
– Сдурел? – возмутился Буря. – Коней потеряем!
Я не ездил в окрестностях Салбаныка, памятуя рассказ Мюльдюна о том, как мой старший брат чуть не загубил свое ездовое облако в тамошних болотах. Блуждающие огни, говорил Мюльдюн, жгут хуже россыпи углей. А уж если засосало…
Адьярай зашелся оглушительным хохотом:
– Кто потеряет, а кто и найдет! От Салбанык едем к Муус-Кудулу. Перелетаем залив: слабаки отваливаются. А, Буря? Отваливаются слабаки-то? Вот теперь можно и вверх взять, по Кэхтийэ-Хан…
– На Пятое небо? – изумился я. – От Муус-Кудулу сразу на Пятое?! Ты видел те обрывы? Гребни? Они же непроезжие! Хочешь, чтобы твоему коню мертвая кукушка прокуковала?!
Скалы перевала Кэхтийэ-Хан украшали связки кукушечьих скелетов. Откуда бы они ни взялись, стоило птичьему черепу разинуть клюв и закуковать, как наирезвейший в мире конь сбивался с шага, спотыкался, падал в хохочущую пропасть.
– Договорились, – внезапно согласился Буря, и я замолчал. Двое против одного, спорить нет смысла. – С Пятого берем на Шестое, по выгонам удаганки Кюнгэдэй.
– Детишек не потопчем? – усомнился я.
– Что им будет? Они там все призраки – топчи, не топчи! С Шестого на Седьмое…
– По мысу Уйусу-Хан, – уточнил Суорун. Глаз адьярая затуманился: – Кумыс! Какой у них кумыс! Они его не из молока, из крови квасят…
Я ахнул:
– Твой конь пьет кумыс?
– При чем тут конь? Я пью кумыс, я! Дальше по восточному берегу Энгсэли-Кулахай…
– Оно стонет, – сказал я.
– Кто?
– Море. Все время стонет. Кони испугаются…
– Ничего, испуг лучше плети! С Седьмого на Восьмое, мимо железной горы…
Гора, вспомнил я. Облака под копытами: грязно-желтые, как песок. Ниже они белеют, расслаиваются. Гора растет из мглы. Склоны блестят на солнце. Багряные блики на гладких гранях. Мне десять лет, я моргаю, смахиваю слезы. Кровь колотится в висках…
Гора, и Нюргун в горе́.
– И вниз, – твердо заявил я. – Оттуда вниз, сюда.
– Если сразу вниз, – Буря задумался, наморщил лоб, – это опять по Кэхтийэ-Хан. Кукушки, чтоб они сдохли!
– Они уже сдохли, – я стоял на своем. – Все, возвращаемся.
6. Уот, да не тот
– Сат! Сат!
Путь коням объявил Буря Дохсун. Сын Владыки Громов желал во всём быть первым, и мы с Суоруном не стали спорить. Только следили, чтоб Буря ничего не забыл, а главное, не переврал в свою пользу. Вмешательство не понадобилось: Буря блеснул и памятью, и честностью. А буйный нрав – дело обычное, среди сильных таких сто на сотню!
Поначалу я сомневался: запомнят ли кони, куда им скакать? Они, конечно, умные, перекованные, а все равно лошади… Потом я сообразил, что дядя Сарын Мотыльку рассказывал про путь к дому Уота, а Мотылек кивал. Ну да, дядя Сарын ему еще пластинку скормил, со значками. Так Мотылек, небось, и без той медяшки дорогу запомнил! Вот и сейчас: кони, змеи, арангасы притихли, замерли и слушали повнимательней иных боотуров. Не галдели, не ржали, не перебивали Бурю дурацкими вопросами.
– Стройся! – завершил свою речь крылатый.
Кони – пусть будут кони, ладно? – послушно выстроились в ряд, мордами на восток, в сторону едва видной отсюда горы Кюн-Туллур, с которой начинается ближайшая дорога в небо. Будь на конях всадники, строились бы втрое дольше.
– Готовы? Сат!
– Сат! Сат!
Земля содрогнулась. Табун взял с места в галоп, и какой-то зазевавшийся адьярай – буо-буо! – едва успел убраться с пути живой лавины. Впервые в жизни я был свидетелем гонок перекованных коней без седоков. Грохот копыт наверняка слышали в соседних аласах. Комья грязи черно-бурой стеной взлетели за крупами скакунов, опали, взлетели снова. Долина превратилась в штормящее море. Волны стремглав катились прочь, дробились, расшибались кипящими брызгами. Кто-то отставал, кто-то вырывался вперед…
Я успел разглядеть мотыльково-белого коня, прежде чем лава хлынула к горизонту, слившись в единое, быстро уменьшающееся пятно. Грохот превратился в рокот, шум далекого прибоя, еле слышный шепот. Силуэт Кюн-Туллур расслоился, затуманился. Гора обернулась колеблющимся маревом, затем ее очертания вернули себе прежнюю четкость. Кони ушли в небо, нам оставалось только ждать. Победитель придет с запада. Когда?
Я невольно поглядел на закат, и туда сразу же уставились другие боотуры.
– Мой Гром быстрый, но не настолько! – заржал Буря Дохсун. – Айда кумыс пить! Прискачет – увидим.
Часть женихов последовала за Бурей, остальные разбрелись кто куда. Оставшись в одиночестве, я постоял, глядя на темные зубцы гор, встряхнулся, гоня прочь невеселые мысли, и шагнул к Нюргуну:
– Есть хочешь? Пить?
Мой брат поднял голову. Глядел он не на меня, а на кого-то за моим плечом. Судя по взгляду, этот кто-то был повыше Юрюна Уолана, но не слишком. Я обернулся. Тонг Дуурай был большой, да, но великанскую стать адьярай утратил. Это его обычный рост, понял я. Таков Тонг, когда усыхает.
– Ты убил моего тезку? – спросил Тонг Дуурай.
– Какого тезку? – не понял я.
– Уота Усутаакы. Ты не знаешь, что у меня есть второе имя? В семье меня зовут Уот Усуму[138].
– Достойное имя, – я вспомнил огненный выдох Тонга. – Вы с Уотом схожи обличьем. Сперва я даже решил, что он воскрес. Ну, когда увидел тебя здесь…
– Ты бы хотел, чтобы он воскрес?
– Пожалуй, да.
– Ты такой кровожадный? Ты хотел бы прикончить его еще разок? Кстати, как ты убил его? Мечом? Рогатиной? Глядя на тебя, не скажешь, что ты мог справиться с Огненным Извергом…
Тонг – у меня язык не поворачивался назвать его Уотом – говорил спокойно, внятно, совсем не так, как горланил во время ссоры с Бурей. Если по правде, я бы предпочел, чтобы он оставался прежним, наглым и хвастливым великаном. Новый Тонг наводил на меня оторопь. И прыгать он не захотел, и коня на скачки не выставил… Зачем ты приехал в алас дяди Сарына, Уот-не-Уот? Ты что, вообще не намерен состязаться за руку Жаворонка?
– Я убил Уота олененком, – сказал я.
– Чем?
– Свистулькой. Я ее сломал, Уот умер.
– Врешь!
– Уот считал меня слабаком. Он был прав. Слабакам не нужен меч, нам хватает свистульки. Фьють-фьють, и враг повержен.
– Ну, как знаешь. Не хочешь отвечать, не надо. Чего ты смеешься?
– Когда я вру, это сразу видно. А когда говорю правду, ее считают враньем. Наверное, мне лучше молчать.
Тонг плямкнул чудовищной нижней губой:
– Молчать скучно. Когда еще кони вернутся…
– Как ты узнал, – я придвинулся ближе, – что Уота убили? Мы только вчера вернулись…
– Вы вернулись. Привели детей Сарын-тойона. Вы все живы-здоровы. Что из этого следует?
– Что?
– Что мой тезка не жив и уж точно не здоров. Иначе он не отпустил бы пленников. Вас трое, боотуров: ты, Кюн и этот… – Тонг глянул на Нюргуна. В ответ Нюргун набрал полную горсть грязи, сдавил так, что потекло между пальцами, и приложил мокрую ладонь ко лбу. Кажется, моего брата мучил жар. – Сперва я грешил на него. Притворяется, думал я.