Читать интересную книгу Некрасивая - Лидия Чарская

— Не ожидал… Признаться, не ожидал… Разодолжили, барышня… Ей Богу-с, разодолжили… Это травля какая-то… Ась? Умышленная травля… Ей Богу-с, даже гадко видеть и слышать все это… Ну, пускай бы все остальные, из какого-то нелепого чувства стадности, из-за неправильно понятого чувства товарищества, сделать бестактность, но вы-с, вы-с, первая ученица… Развитая умственно, интеллигентная по уму, вы с солидными знаниями, не смотря на юные годы… Вы могли поддаться общему заблуждению? Да вы шутите барышня, может быть… Шутите, ась? Может статься вы знаете урок?.. Знаете, но из принципа поддержать класс молчите… Вы скажите только что знаете, госпожа Колынцева, но что не хотите, что ли, не можете отвечать и я останусь вполне удовлетворенным, — закончил в сильном волнении Спичка и вытер пот, градом катившийся по его худому лицу.

Я взглянула на Фею. Румянец сбежал с ее лица. Брови свелись в одну темную черточку над гордым блеском загоревшимися глазами. Она закусила маленькими зубками нижнюю губу и лицо ее приняло недоброе, почти жесткое выражение. Она молчала. Только худенькие плечи ее и грудь прерывисто поднимались и опускались от бурного дыхания.

Спичка исподлобья посматривал на нее и почти машинально повторял одно и тоже:

— Первая ученица… Надежда и гордость института… И не знает? Ась? И не знает!.. Не может быть, однако… Не может быть! — И вдруг, тряхнул головой и произнес как отрубил громко и резко:

— Госпожа Колынцева! В последний раз спрашиваю я вас, желаете ли вы мне сознаться в знании сегодняшнего урока? Или… Или я поставлю вам единицу, как и тем другим…

В ответ на это Фея отвела рукой упавшую ей на бровь пушистую кудрявую прядку волос и молчала.

— Я жду! — зловеще проговорил Спичка. — Слышите ли, госпожа Колынцева! Я жду…

Дина молчала. Только дышала бурно и тяжело. Прошла минута, другая, третья… Прошло пять минут. Дина стояла по-прежнему, неподвижная и красивая, как мраморная статуя. Стояла и молчала.

И класс молчал, замирая от ожидания вместе с ней. Класс понимал отлично, какое волнение мучительно уязвленного самолюбия испытывала в эти тяжелые для нее минуты первая ученица.

— Предатель, Спичка — предатель! Ась — карась сонный, противный, мерзкий. Диночку нарочно подвел, мою душку-Диночку, мою прелесть! — несся иступленный шепот с той скамейки, где сидела Римма Аннибал. И вот скорее, нежели ожидали этого девочки наступила развязка.

— Садитесь, госпожа Колынцева. Я был уверен, что вы знаете урок, но не просил вас отвечать его, а только сознаться в том, что вы его знаете, но… Вы не пожелали сделать это… И… И я вам ставлю обещанную единицу! — произнес сердитым голосом Спичка и твердым движением руки, вооруженной пером, четко вырисовал злополучную палочку в журнальной клетке против фамилии Дины.

Класс ахнул, как один человек. Случай являлся совсем неожиданным, странным, из ряда вон выходящим.

Первая ученица, «святоша», «парфетка» и вдруг — единица! Все смотрели на Дину, кто с ясно выраженной гордостью, молодец, мол, рыцарь, не посрамила класс, предпочла позорную отметку нарушению правила товарищества, другие с сочувствием, третьи с восторгом.

— Ангел, душка, красавица, героиня! — кричала Аннибал, перекинувшись всем телом через пюпитр, и не замечая, в своем усердии, что конец ее белой пелеринки попал в чернильницу, ввинченную в столе и спокойно перекрашивается из белого цвета в черный.

Спичка с ехидной улыбочкой перебегал с одного лица воспитанницы на другое и маленькие глазки его все больше и больше разгорались неудовольствием и гневом. Вдруг неожиданно, бегающие глазки остановились на мне.

Я невольно смутилась, встретив их странно засветившийся благодушием взгляд, предчувствуя, всем существом своим, что-то недоброе, что должно было сейчас совершиться со мной. Да, именно не с кем другим, но со мной. И моему предчувствию суждено было оправдаться. В маленьких глазках Спички засветилось торжество, когда он после недолгого молчания произнес снова:

— А я знаю одни замечательно честные и правдивые глаза, которые не солгут. Не прибегнут к непорядочной увертке, и прямо и открыто ответят мне… Графиня Гродская, знаете ли вы сегодняшний урок? — совсем уже неожиданно повернул дело Бертеньев и его маленькие глазки, как две горящие на солнце стальные иголки, впились в мое лицо. Точно какой-то вихрь закружил меня сразу… Я хотела отвечать длинной и пространной фразой о том, что если я и знаю урок, то это не значит, что он его услышит из моих уст… Но язык не слушался, слова не шли мне на ум, а глазки — иглы все приближались ко мне и приближались… Смутно, как в тумане увидела я, что историк сошел с кафедры, приблизился к моей парте и уже не сводил ни на секунду инквизиторски-упорного взгляда с моего лица.

Этот взгляд гипнотизировал меня, мешая сосредоточиться, пытая мою мысль, душу, казалось, все мое внутреннее я. Солгать ему? Сказать, что я не знаю урока? Но Боже мой, как я могу сделать это? Я, которая еще никогда в жизни не произнесла ни единого слова неправды и лжи. Да, ни единого слова лжи! Я дурна, безобразна, я завидую красоте других, я злюсь на судьбу порой за то, что она создала меня такой дурнушкой, но я не лгу никогда, никогда, никогда!

«Будь честной и правдивой, моя Лиза!» — говорил мне, еще когда я была маленькой трехгодовалой девочкой, мой папа.

Знай, что правда в устах человека, это лучше всяких богатств, всякой красоты!

О, милый, ненаглядный папа, я обещаю тебе это! Да, я твердо обещаю это тебе.

Быстрым вихрем пронеслось во мне милое воспоминание. Легкой тенью промелькнул любимый образ покойного отца… Класс товарищество, нелепые требования его, жестокие правила изощренные слишком восторженными головками девочек-подруг, все это скрылось куда-то, живо-живо, мгновенно. Волна горячего, острого самолюбивого чувства, чувства достоинства и жажды непоколебимой правды залила меня, затопив мою душу и сердце, все мое тщедушное существо.

А иглы-глаза все следили и следили за мной горящим взором, и как бы торопили меня.

— Еще раз спрашиваю я, графиня Гродская, знаете ли вы урок? — пытливо глядя мне в самые зрачки, спросил учитель.

— Да! — вырвалось у меня ни громко, но твердо, — да, я знаю его, но отвечать его не буду, как и все!

И с усилием закончив мою фразу я тяжело и устало опустилась на скамью.

Глава XIII

Отступница

— Как вы смели идти против класса?

— Да, как вы смели?

— Вы должны были сказать, что не знаете урока или молчать, как Фея.

— Да вы должны были молчать.

— Это низко, гадко с вашей стороны!

— Да гадко и низко!

— Это называется предать класс, отступиться от него!

— Изменить нам!

— Предательница! Изменница! Отступница!

— Отступница! Отступница! Отступница!

Я стояла под градом негодующих криков и обвинений. Спички давно не было в классе. Лидия Павловна тоже вышла еще задолго до его урока, я одна осталась лицом к лицу перед злобствующей толпой моих разгневанных одноклассниц. Передо мной мелькали негодующие лица, дрожащие от негодования губы, сверкающие глаза…

Больше всех бесновались Незабудка, Грибова, Строева и Аннибал. Последняя, буквально, на себя была непохожа. Ее черные глаза прыгали и сверкали, растрепавшиеся кудри тоже прыгали и били девочку по смуглым ярко разгоревшимся щекам, при каждом порывистом движении ее характерной головки…

— Позор! Срам! Безобразие! — криком кричала Римма потрясая в воздухе, сжатыми в кулаки руками. — Позор! гадость! В нашем классе предательница, отступница! Срам! Срам! Срам!

— Мерзость! — поддакивала ей Незабудка и ее тонкие губы складывались в ехидную улыбочку.

— Господа! подвергнем ее остракизму,[26] изгнанию из нашей среды! Помните, душки, как это делалось в древней Греции! Выгнать ее от нас нельзя, но и оставаясь с нами, она будет чужая, ненавистная нам с этого дня, — кричала Наташа, блестя глазами, и плавленым золотом своих рыжих кудрей, одним прыжком вскакивая на ближайший пюпитр.

— Да, да, да, да! Остракизму! Остракизму! — зашумело кругом.

— За что? За что? — невольно вырвалось из моей груди громким стоном тоски и бессилия.

— И вы еще смеете спрашивать? — услышала я насмешливый голос за собой и побледневшее лицо, без того обычно бледной Незабудки, близко придвинулось к моему лицу. Она еще смеет спрашивать, какова?

И тут же окинув толпившихся вокруг нас девочек злыми, торжествующими глазами, она заговорила быстро, резко и громко, обращаясь ко мне:

— Слушайте вы, ваша светлость, сиятельная графиня Финтифлю-де-фон-Финтифлюшкина! Вы сделали непозволительную гадость, подлость даже, по отношению к классу и мы вам не простим этого никогда, никогда, никогда! Когда весь класс решил не учить урока и сказать Спичке, что вследствие его трудности не могли приступить к нему, вы просто и спокойно изволили ответить учителю, что знаете его. Насколько это мило с вашей стороны, судите сами!