Читать интересную книгу В списках спасенных нет - Александр Пак

— Старик замечательный, — заметил Володя немного погодя, — но страшный консерватор… Верочка, вы не закрывайте каюту, — вдруг попросил он, и в тоне его Вера уловила деланную небрежность.

— А в чем дело? — спросила она, пристально взглянув на Володю, который пробовал упругость матраца койки.

— Да нет, ничего. Вдруг мне захочется прийти поздно.

— Не финтите, — поймала его Вера за руку. — Будет дело?

Няня и дети стали прислушиваться. Володя покраснел.

— Верьте, Верочка, ничего. А ты чего уставился, студент? — напустился он на мальчика.

Вера почувствовала что-то холодное, необыкновенное в его голосе.

— Володя, а можно на палубу? — спросила она.

— Самое лучшее — будьте на палубе побольше.

— Почему, почему? — торопливо спросила Вера.

— Так… Свежий воздух.

Когда он ушел, у Веры осталось смутное беспокойство. Но вскоре оно забылось.

Сам кок принес в каюту вкусный завтрак, а Григоренко прислал детям шоколад. Заходил к ним и Володя. Он притащил кучу марципанов, водил детей на мостик. Два раза Вера видела, как он с матросами возился у шлюпок. Хлопот у Володи становилось, видимо, все больше; и он стал реже заглядывать в их каюту.

Первый день прошел отменно. Не чувствуя никаких лишений и беспокойства, Вера уже стала забывать тревожное предупреждение Володи.

На следующий день утром, после завтрака, Вера с детьми собралась на мостик. Взобравшись по трапу и, подходя к рубке, Вера увидела, как Григоренко размахивал руками, а Володя стоял у руля, потупив голову. Она поняла, что у них что-то случилось, и тихо, стараясь не обратить на себя внимания, спустилась вниз.

Вера угадала. На утренней вахте у Володи произошла стычка с капитаном. Володя, много раз читавший рукопись Полковского, хорошо изучил ее и теперь устанавливал необычный путь пароходу. Сначала он предупреждал всех лоцманов, чтобы держались его курса, но после того как Григоренко два раза отменил его распоряжения, он отклонялся от обычного курса только на своей вахте. Григоренко подстерегал Володю, желая уличить в ослушании. Минут двадцать спустя после начала вахты капитан вошел на мостик, подозрительно посмотрел на Володю, потом взглянул на компас.

— Вы зачем отклоняетесь от обычного курса? — спросил Григоренко.

Володя замялся, облизнул губы, потом смело посмотрел в лицо капитана, сделавшееся сердитым, багровым, и ответил:

— Я уже говорил. Чтобы избежать встречи с подводными лодками противника. У Полковского в лоции указан этот…

— Что вы мне тычете: Полковский, Полковский! Я здесь капитан, а не Полковский! — крикнул Григоренко, размахивая руками и не замечая Веры, появившейся в этот момент возле дверей рубки. «К сожалению, так», — подумал Володя, но промолчал: Григоренко совсем побагровел и едва сдерживался. Заметив, что рулевой и штурманский ученик с любопытством смотрят на них, Григоренко уже тише сказал:

— После вахты зайдите ко мне.

Восстановив прежний курс, он ушел.

Сдав вахту, Володя направился к Григоренко. В его роскошной каюте было свежо. В иллюминаторы врывалось солнце. Старик сидел в кресле, опустив голову и глубоко задумавшись.

— Явился по вашему приказанию, — умышленно сухо доложил Володя.

Григоренко взглянул на него.

— Почему вы уклоняетесь от обычного курса?

Володя выдержал пристальный взгляд капитана и с досадой подумал, что опять начинается старая история, и, чтобы сразу положить конец этим разговорам, твердо сказал:

— Чтобы уберечь от опасности женщин, детей, раненых и больных.

— А какая опасность им угрожает на госпитальном судне? — краснея, спросил Григоренко.

— Встреча с фашистами.

Старик встал с кресла и медленно подошел к Володе. Он тяжело дышал, опять стал багровым, но еще сдерживался.

— Нас пропустят и еще извинятся! — сказал он.

Володя гневно сверкнул глазами:

— Вы имеете дело не с людьми, а с фашистами! Кому вы верите? Они хуже диких зверей!

— Молчать! — крикнул Григоренко.

Его редкие седые волосы на висках взъерошились и голова с торчащими волосами казалась рогатой.

— Ты кому говоришь? Я пятьдесят пять лет плаваю, я пять раз обошел земной шар! Молчать! Молчать! — кричал Григоренко, хотя Володя не собирался возражать и был напуган его состоянием.

— Что ты знаешь о моряках? — продолжал старик. — Ты где родился? На Касарке? А там только торговали скумбрией! Я во всех кабаках мира видел последних моряков и скажу, что они настоящие люди! В тысяча девятьсот третьем году три американца, двое русских, двое англичан и один немец погибли в Индийском океане, но спасли двадцать женщин и шесть пискунов!.. Я был капитаном на том судне… А ты… Я пять лет ходил в Гамбург, восемь лет в Лондон! Сам мастер Джонатан Ллойд низко кланялся мне и говорил, что я настоящий моряк! Он тоже был настоящий моряк. Он погиб в Бискайском заливе, но всех женщин устроил на мое судно… А ты… И вошь кашляет! Красный крест — святыня! Море это тебе не берег, моряк не сухопутник!.. Стой! Молчать!

Старик дрожал от волнения. Володя растерянно переминался с ноги на ногу. Григоренко внезапно умолк, сгорбившись, пошел к креслу и тяжело опустился в него. Он долго молчал, а Володя не смел нарушить молчания. Бессвязный монолог Григоренко ни в чем не убедил его, кроме того, что старик безнадежный фанатик. Володя еще постоял немного, потом тихо спросил:

— Можно идти?

Старик не сразу ответил. Он выпрямился в кресле, устало взглянул на штурмана и уже спокойно сказал:

— Нечего бояться. Не надо вилять. Идите прямо по курсу. Мы госпитальное судно. Никто не посмеет нас тронуть. Позор не доверять морякам, — и, сделав паузу, добавил, глядя куда-то в сторону: — Если чего лишнего сказал… погорячился… Не сердись.

Прямо от Григоренко Володя пошел к Вере. Вера сразу почувствовала, что что-то случилось: Володя был скучный, натянуто улыбался, брал хлебные крошки ее стола и мял их.

— Володя, дорогой, не мучьте меня! Что такое? — спросила Вера, положив обе руки на его локоть.

— Он меня бесит, этот упрямый старик! Фанатик! — в сердцах сказал Володя и попросил, чтобы она с детьми и няней чаще выходила на палубу.

«Вон оно что, — успокоенно подумала Вера, вспоминая сцену на мостике. — У него с капитаном не ладится».

19

На корабле все уголки были забиты ранеными, женщинами и детьми. В первом классе разместили тяжело раненных и больных из одесских больниц.

День был солнечный, теплый; и море было спокойным, синим. Над водой кружилось несколько чаек.

В переполненных каютах, салонах и служебных помещениях было душно. Не помогали и открытые иллюминаторы. Истомленные жарой и духотой, потные тела людей жаждали прохлады; и пассажиры выползали из своих углов, устраивались и разгуливали на всех палубах.

Заразившись общим настроением, Вера надела легкое белое платье и, мимолетно взглянув на себя в зеркало, вделанное в переборку каюты, взяла детей за руки и позвала няню погулять на палубе.

— Куда мне, старухе, — отмахнулась няня. — Лучше посижу.

Она надела очки в железной оправе и стала штопать чулки. Барс высунул морду в иллюминатор.

Вера и дети вышли. На верхней палубе в полосатых шезлонгах полулежали женщины и, свернувшись калачиком, вкусно спали дети. То здесь, то там слышались смех, непринужденный говор; стали появляться парочки. Вот миловидная девушка в красном платье и молодой человек в халате, с палочкой и забинтованной головой, приткнулись к белому трапу, ведущему на капитанский мостик. Оба улыбаются. Вера прошла мимо и тоже улыбнулась.

— Мы разыщем дядю Володю, и он нам даст шезлонг, — сказала она Иринке, пробираясь к каюте штурмана.

Вдруг у правого борта кто-то громко вскрикнул. Все, кто слышал крик, бросились туда. Примерно в двухстах метрах от судна над водой появилась серая башня, а через минуту из воды выползли нос, потом корма, и вот уже всплыла вся подводная лодка. Было видно, как открылся люк на ее палубе и оттуда выскочили один за другим пять матросов, потом один офицер, другой, третий. Над мачтой лодки взвился флаг с черным пауком свастики. Орудие лодки медленно поворачивалось в сторону «Авроры».

Первое мгновение толпа на палубе «Авроры» как бы оцепенела. Было тихо, так тихо, что слышался шум винтов за кормой. Лица людей вытягивались в тревожном недоумении. Все верили в силу красного креста и незыблемых законов, которые внушались с детства, — и вдруг жерло орудия направлено на толпу раненых, женщин и детей!

Из оцепенения вывел страх, нарастающий, бурный. Как-то сразу, инстинктивно толпа отпрянула от правого борта, все пришло в движение, начались давка, крик.

В это первое мгновение, когда страх еще не совсем завладел людьми, над палубой раздался густой бас Григоренко: