Читать интересную книгу В кольце врагов (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

Удивительное дело, но вынужденная изоляция, практически заточение в итоге обернулось многими добрыми, нежными воспоминаниями…

А в начале апреля родился сын, Славка… Мстислав! Я назвал его в честь первого русского князя Тмутаракани, Мстислава Удалого, также прозванного в народе Храбрым — победителя касожского богатыря Редеди. Надеюсь, что имена несут в себе какой-то отпечаток характера, ведь сыну на Северном Кавказе придется непросто!

Наверное, я никогда так не боялся и никогда так усердно не молился, как во время родов жены. На территории замка знати есть небольшая часовенка — к сожалению, не полноценная церковь: их, увы, здесь все же не так много. Впрочем, слова богослужений что на греческом, что на ясском языках (я был удивлен, узнав, что аланы имеют свою письменность и ведут службы на родном языке!) мне непонятны, а помня о попытках отравления причастием я малодушно побоялся посещать в Магасе полноценные службы. Хватило и часовни, куда я заходил каждый день и молил Богородицу о здравии супруги и плода — и где провел несколько часов в день родов. Как же горяча, страстна, открыта была моя молитва — ни разу в жизни я не испытывал такого ощущения присутствия, такой благодати и света на душе! И можно считать это безумием, но момент появления ребенка я буквально почувствовал, со всех ног устремившись во внутренние покои! И еще не добежав до дверей, уже услышал громкий и требовательный плач младенца… Правда, поначалу мне было страшно подходить к этому крохотному, тепленькому комочку, удивленно и испуганно (именно таким мне показался его первый взгляд) смотрящего перед собой. Но вскоре я освоился и, к удивлению всех женщин, принялся возиться с малышом, баюкая его на руках и часы на пролет проводя в покоях Дали. Здесь так не принято — но в общем-то плевал я на условности и чужое удивление.

Скорее всего именно поэтому я выходил на первую схватку пусть и напряженным, страшась драться с обоеруким бойцом, но в то же время окрыленным рождением сына и с потаенной уверенностью в ее благополучном исходе. Смущало меня, конечно, что ясы не надевают броню в поединках и бьются заточенным оружием. Но, приняв предложение Дургулеля на участие в турнире, я дать не мог обратного хода.

После первого боя, перекинувшись парой фраз на корявом ясском с соперником, Фарнаком, я узнал, что он и сам далеко не димахер. Так же как и я, молодой воин разработал левую, научившись наносить ею несколько базовых ударов и уколов. Но никак не атаковать синхронно обоими мечами или одновременно нападать одной рукой, а другой защищаться. Как оказалось, все, чем овладел Фарнак из искусства владениями парными клинками, сводится к его эффектному, но в общем-то бесполезному танцу. Впрочем, одна заготовка у него все же имелась и предназначалась новичкам, поверившим в мнимый момент слабости во время фланкировки (как и ожидалось). Но я не обманулся и вышел победителем из первой схватки, открывшей состязания. Можно сказать, это было эффектное показательное выступление, поставленное организаторами в самое начало турнира с целью подогреть публику. Зато второй поединщик мне предстоит уже из серьезных, крепких бойцов.

Урманин, как и Андерс. Вот только старше его, опытнее, выше и крепче на вид. Телохранитель византийского посла, воин варанги. Представитель враждебной стороны — человек, способный меня убить.

Человек, который обязательно попытается это сделать.

Я видел его первый бой. Залитая солнцем площадка, два высоких и крепких на вид воина, украшенных шрамами. Оружие привычное для варягов и вполне знакомое аланам — топоры. Скупые, экономичные движения обоих поединщиков — и очень сильные рубящие удары: сталь вгрызалась в дерево щитов. В какой-то момент схватка показалась мне предсказуемой и монотонной, скучной — пока урманин неожиданно для всех не взорвался серией мощных, стремительный ударов. Отбросив соперника щитом, варяг два или три раза очень мощно рубанул по защите, да так быстро, что я успел разглядеть лишь смазанные движения и летящую во все стороны щепу. Когда же аланский поединщик попытался ответить, норвежец перерубил древко его оружия одним точным встречным ударом! Ясский топор дважды сверкнул сталью на солнце, упав далеко в стороне… И тут же варяг вновь обрушил свое оружие на щит противника, прорубив наконец и защиту, и руку — что, к слову, вызвало ропот недовольных зрителей. Их возмутил не сам факт ранения, а то, что удар был нанесен уже после обезоруживания.

И вот что это было?! Досадный промах гвардейца, его неспособность повиноваться указаниям посла, наверняка предостерегавшего варяга от подобных выходок, или же столь сильное желание пустить противнику кровь, что побоку любые запреты?!

Прошло несколько дней, прежде чем я вновь вышел на песок арены. Что о ней можно сказать? Небольшая круглая площадка, всего десять на десять метров, огороженная деревянным парапетом и посыпанная редким здесь речным песком. Единственный помост рассчитан лишь на царя да пару его приближенных, все остальные места стоячие — но само ристалище находится в выемке долины. То есть на деле зрители могут находиться на разных уровнях, взирая на схватки сверху, этакий местный Колизей.

В этот раз у меня уже не было глубокой уверенности в своих силах, и несколько ночей, кроме последней, я провел в отдельных покоях — не хотел, чтобы мое волнение передалось и кормящей Дали. Впрочем, сегодня я ночевал с семьей: понял, что если мне суждено погибнуть, то будет обидно провести эти часы не с любимыми, когда у меня есть возможность надышаться ими напоследок, напитаться их теплом, запомнить их голоса — и, если потребуется, перед концом воскресить в себе эту память…

Мы вышли на песок арены с первыми лучами солнца, поднявшегося над горным гребнем. Несмотря на то что днем здесь бывает уже довольно жарко, сегодня утром весьма свежо — впрочем, сейчас эта прохлада приятно освежает кожу и бодрит после беспокойного сна в душных покоях. Дали там и осталась молиться за всех нас — я запретил ей присутствовать на поединке. Жена, конечно, обиделась, но я был непреклонен: не хочу, чтобы в случае чего она стала свидетелем моей смерти.

Между тем противник, не проронивший до того ни слова, не спеша вышел на противоположную сторону ристалища, невзначай поигрывая мускулами, увившими его обнаженную спину и руки. Все так же неспешно он повернулся ко мне, а затем бросил взгляд в сторону царского помоста. Проследив за ним, у подножия трона Дургулеля я увидел византийского посла, смотрящего на меня с мрачным торжеством. Я ответил взглядом полным надменного презрения — старался, как мог, — после чего вновь повернулся к сопернику. Глаза, не зацепившись за типичное урманское лицо (белая кожа, выступающий вперед мощный подбородок, прикрытый пшеничной бородой), опустились к груди, и вот тут мой взгляд замер. Он уткнулся в амулет викинга — если вначале мне показалось, что византийский варяг носит на шее привычный мне крестик, то сейчас я понял, что ошибся, это был языческий амулет, молот Тора.

Мьельнир.

Я вновь поднял взгляд и на долгое мгновение встретился с варягом глазами.

Я прочел в них свирепое торжество. Я прочел в них едва ли не звериную жажду крови — а мой слух уловил негромко, но веско брошенное «форрадер».

Предатель…

Для него это личное — для урманина. Не погнушались ромеи взять в гвардию язычника, а может, наняли его специально для моего убийства. И тут же я осознал, что теперь и для меня схватка с язычником-викингом становится очень личной. С удивлением и даже страхом почувствовал ярость, едва ли не материально растекающуюся с кровью по венам. Опасное состояние, когда перестаешь контролировать себя в схватке!

«Надо успокоиться!» — вот что я подумал, прежде чем шагнуть вперед, крепко стискивая влажными пальцами рукоять топора.

— О-О-О-ДИ-И-Н!!!

Рев противника заглушил команду распорядителя схватки, и викинг бросился на меня, неотвратимо приближаясь, словно штормовая волна. Когда-то все это уже было в моей жизни — и в поединке с ижорцем я на мгновение струхнул, остановился. Но сейчас рев врага словно пробил во мне какую-то плотину — и животная ярость, заполонившая сознание, бросила меня навстречу варягу.