О господи. Я давлюсь кофе.
— Только поэтому мы и встретились? Только это тебя и интересует? Мой бумажник и дом?
— Ты сам отсюда ушел! И сожительствуешь со своей шлюшкой!
— Я не сожительствую с ней. И не живу. Я живу у Бена. А отсюда меня выкинула ты.
Не время защищать честь Эммы.
— Я не хочу слушать объяснения. — Бет внезапно встает, рука на бедре.
— Ты не хочешь слушать сейчас? Или вообще никогда?
Нам придется друг друга выслушать. Мы не можем делать вид, что ничего не произошло, и просто говорить о расходах!
— Почему нет? — Она наконец смотрит на меня в упор.
Внезапно меня одолевают усталость и безнадежность:
— У нас разлад, Бет. Знаю, что виноват я, но, пожалуйста.
..
— Адам, ты ведь все еще с той женщиной?
Обе руки уперты в бедра. Она хочет сказать, что пока Эмма не исчезла с горизонта, все разговоры бессмысленны.
Я вспоминаю сегодняшний секс, прикидываю, не соврать ли, и решаю этого не делать.
— Смотря что ты имеешь в виду. Но, полагаю, ответ — да, я по-прежнему встречаюсь с Эммой.
Бет медленно качает головой.
— Встречаешься… Как интересно. Ты подразумеваешь, что секс с ней дает тебе острые ощущения?
Она ублажает тебя в чем-то из того белья, что ты ей накупил? — Второй раз за сегодня я чувствую, как щеки заливает краска стыда. — Ведь все ясно до полной прозрачности. Что ты собирался обсуждать?
О чем «разговаривать»?
Бет отворачивается к мойке, ставит туда свой зеленый чай и идет к холодильнику. Достает бутылку вина и наливает бокал. Делает большой глоток. Говорит, не поворачиваясь ко мне:
— Дома ты этого не получал? Впечатлений недоставало?
Вот о чем нам следовало поговорить. Тогда.
Пока не стало поздно. Ты ведь мог, ты должен был сказать.
— Ты права, — говорю я ее спине. — Прости.
Она смотрит в окно кухни и спрашивает у моего отражения:
— Когда это началось?
— Бет…
— Мне нужно знать, Адам. — Теперь она смотрит прямо на меня. — Как долго ты мне лгал?
Я замираю. Это очень трудный вопрос; и на него так много возможных ответов. Я быстро решаю: должно быть, она имеет в виду только Эмму.
— Недолго.
— А точнее?
Я знаю, что должен сказать: «Пять месяцев». Но слышу свой голос, он произносит:
— Три месяца.
Она часто моргает и отворачивается. Я знаю, она старается сдержать слезы. Достает из кухонного шкафчика сложенную в несколько раз бумажку. Делает еще глоток вина и машет бумажкой перед моим носом.
— Распечатка банковского счета. Я просто хотела до начала сегодняшнего разговора разобраться, кто за что платит каждый месяц.
В глазах возникает тупая пульсация.
— Здесь больше чем за пять месяцев, — продолжает она. — Уж не спрашиваю, когда ты последний раз водил меня в такое роскошное место, как отель «Лэнгэм», или покупал мне белье в элитных салонах.
Но вот удивительно: каждая твоя следующая ложь задевает меня все меньше и меньше.
Сердце замирает, и я мельком думаю, может ли чувство вины воплощаться непосредственно в боль.
Ее глаза полны слез.
— Знаешь, не было почти ни одного дня, чтобы я не плакала. Иногда я злилась. Так злилась, что ненавидела тебя. А иногда мне было просто грустно.
На слове «грустно» она запинается.
— И что ты теперь от меня хочешь? — В моем голосе звучит смирение.
— Для начала прекрати обманывать.
Я тяжело вздыхаю.
— Мне теперь сдавать анализы, проверяться? — спрашивает она отстраненно.
Мотаю головой:
— Нет необходимости. Я всегда использовал…
защиту.
— Возможно, все-таки стоит. Я раньше об этом и не думала. Почему бы? — Она словно обращается в пространство.
— Тебе не о чем волноваться, Бет.
— Мне есть о чем волноваться. Например, о деньгах.
— Ее мокрые глаза смотрят в сторону, избегают моего взгляда. — Мне нужно волноваться о том, что из-за твоего члена я теряю дом. Нужно время подумать, как жить дальше — без тебя. И чтобы ты хоть раз для разнообразия подумал о том, что нужно мне.
Она права. Не знаю, где буду жить я сам, когда вернется Бен, — и потяну ли я на самом деле содержать два дома. Перед глазами на миг возникает картина жизни с Эммой и Гарольдом, и меня пробирает дрожь. Я буду обладателем самой чистой, самой белой и хрустящей смирительной рубашки.
Слышу свой голос: он убеждает Бет, что я по-прежнему буду оплачивать все счета. Извиняюсь и выхожу в туалет. Бет хотела услышать именно это? Она хочет мне верить? Я хочу, чтобы она поверила моим словам?
Я сижу на унитазе и стараюсь не обращать внимания на внутренний голос. Он говорит мне: остановись, парень, ты ведь и сам не уверен. А значит, давая обещания, ты обманываешь.
Глава 11
— Адам заявил, что я перестала хотеть его. Пустой был разговор.
— А ты? И вправду перестала?
Я все время задаю себе этот вопрос.
Сосредоточенно изучив свои ногти, отвечаю:
— Трудно сказать. Мы очень давно женаты. Наступил период, когда мне хотелось только спать. Спать и спать… Не думаю, что я перестала хотеть именно его; тогда мне просто вообще не нужен был секс.
— А ты ему это говорила?
Качаю головой.
— Теперь я понимаю: мне хотелось, чтобы он сам заметил и завел разговор, спросил, как я себя чувствую.
А не я, понимаешь? Вечно все разговоры приходилось начинать мне… — Я поднимаю взгляд. — Это длилось недолго, может, пару месяцев. Мы снова начали спать вместе, как только я сдалась и сделала первый шаг. — Вздох. — Конечно, к этому времени я его потеряла.
— Несколько недель назад мы говорили о твоих страхах, помнишь? — Каролина дует на кофе и меняет тему.
Я киваю.
— Ты говоришь, все проясняется. Так каков твой самый большой страх?
Закрываю глаза. А я вообще смогу жить без Адама?
Что мне нужно: может, простить его и попытаться заново что-то выстроить?.. Ребра стискивает мышечным спазмом. То есть вот он, мой страх.
— Принять его обратно, хотя на самом деле ничего не изменилось и я просто прячу голову в песок.
— Еще? — требует она.
— Провести остаток жизни…
Каролина вопросительно приподнимает брови.
— Что, если я не смогу выбраться из своего тесного мирка? Не смогу впустить в него другого мужчину?
Или, еще хуже, — впущу, и обнаружится, что у меня на лбу стоит печать: «Давай, обмани меня»?
Она улыбается:
— На твоем лбу нет такой печати. Только в воображении.
Я подаюсь вперед, беру матрешку, которую она показывала мне несколько недель назад, и вынимаю куколок одну за другой. Глажу пятую, самую маленькую, и шлюзы страха распахиваются настежь.
— Я во всем сомневаюсь, — доносится мой голос. — Я знаю, что со мной все в порядке; мой агент твердит мне об этом бесконечно: если я постараюсь, успех непременно придет. А моя внутренняя диверсантка вечно ждет, что я оступлюсь.
Каролина пожимает плечами:
— Найди способ с ней совладать. По-моему, отлично помогает визуализация. Может, дадим твоей диверсантке имя? Как только почувствуешь, что она заражает тебя негативом, зрительно представь, как она выглядит, что на ней надето, — а потом заткни ей рот кляпом, плотно заткни.
Мне интересно.
— А у тебя тоже есть внутренняя диверсантка?
— Как и у большинства людей. — Каролина усмехается, словно это совершенно обычное дело: вставить кляп части своего рассудка. — Ну вот. Мы ее заткнули, ты успешна и свободна. Даже счастлива. Как по-твоему, что ты должна привести в-порядок, чтобы к этому прийти?
Погодите, как это? Я. Счастливо. Живу одна.
Мысль любопытная, но все равно я энергично трясу головой:
— Не знаю.
Каролина берет со стола книгу, открывает на закладке.
— «Силу, смелость и уверенность приобретают тогда, когда смотрят страху прямо в глаза. Надо делать то, чего, казалось бы, вы сделать не сможете».
Она подчеркивает конец фразы интонацией и захлопывает книгу.