отвернулась к колодцу.
— На его месте я бы тоже претендовал на все это,— с вызовом сказал он.
— На что на «это», сэр?
— Я бы наслаждался постелью... и пансионом,— он склонился над колодцем рядом с ней.— И не называй меня сэром.
— Но я должна. Так положено.
— Но ведь я называю тебя Джейн.
— Иногда,— она спрятала улыбку,— когда муж не слышит.
Эйкерман чувствовал, что краснеет, но когда из колодца показалось ведро, схватил его, накрыв ладонью руку Джейн.
— Мне следует тебя...
— Вы уроните ведро!
— Черт с ним, с ведром. В колодце воды хватает,— он переложил ведро в левую руку, а правой погладил ее мягкое, округлое плечо.— Почему ты не пришла ко мне сегодня?
— Разве я должна была, сэр?
— Ты обещала.
Она оттолкнула его руку.
— Нет, не обещала!
Да, да, обещала! Но теперь уже все равно. Завтра придешь? — Он даже позабыл о шахте.
Они шли к дому. Джейн опустила глаза.
— Завтра я поеду навестить отца с матерью,— она снова отвернулась, пряча улыбку.— А что скажет Том?
Молодой человек нахмурился, понимая, что ведет себя глупо.
— Ничего не скажет— если ничего не узнает.
Я-то знаю, вы хотите, чтобы я плохо себя вела. И притом еще водила мужа за нос!
Эйкерман чуть не ударил негодницу. Но она уже распахнула дверь со словами:
— Том, вот и мистер Эйкерман!
Ему ничего не оставалось: он поплелся в дом с ведром в руке.
— Поставьте воду в ванну,— сказала Джейн.— Очень любезно с вашей стороны, сэр.
Бендл не проронил ни слова. Был он среднего роста, ширококостный, полноватый, плохо выбритый. Возраст — лет сорок. На нем была пастушья куртка, штаны землистого цвета, заправленные в короткие краги, и тяжелые башмаки. Рыжие волосы на висках вились, но на макушке была лысина. Он читал газету трехдневной давности, правда, Эйкерман сомневался, чтобы при тусклом свете камина можно было что-либо разглядеть.
— Когда солнце садится, у вас здесь, наверху, холодно,— заметил молодой человек, протягивая руки к неяркому огоньку.
— Уж лето наступило, пора бросать топить камин. Много лишней работы,— сказала миссис Бендл, направляясь в кухню.
Эйкерман взялся за кочергу.
— Но ведь кому-то приходится этим заниматься.
Бендл, не поднимая глаз, изрек:
— Женщины разжигают пламя, а дураки с ним играют.
Он шумно встал и, тяжело ступая, отправился в кухню. Потом все вместе ужинали. То, чем закусывал Эйкерман, пришлось бы по душе прежним хозяевам: черный хлеб, сыр, салат с луком, молоко. Супруги Бендл пили чай. Молодого человека интересовала только определенная часть их разговора.
Завтра поутру миссис Бендл должна была выйти из дому в половине восьмого, чтобы успеть к поезду на станции Маес-ирХаф, расположенной в четырех милях отсюда. Она не знала, каким поездом вернется вечером, восьми- или десятичасовым. Бендл сказал, что будет ее дожидаться. Эйкерману сразу же пришла в голову довольно глупая мысль: улизнуть из дома на заре и дождаться Джейн на ступенях римской лестницы; но тут он взглянул на Бендла. Хозяин неплохо сказал о дураках, играющих с огнем. Обрезая корку с сыра, молодой человек почувствовал, что начинает ненавидеть Бендла. Ему были неприятны эти сильные плечи, бычья шея, квадратная голова, густые рыжие брови; его мощные челюсти работали, словно механические. С ним так просто не справишься. Он открыто взглянул на миссис Бендл. Пока что для ярости мужа нет повода.
Джейн мыла на кухне посуду, мужчины курили. Эйкерман протянул свой кисет.
— Неплохой табак,— сказал он.— Попробуйте.
— Вы хотите сказать, попробуйте снова.
— Это вы сказали, не я.— Молодой человек наблюдал за тем, как Бендл набивал трубку, прижимая табак коротким, толстым пальцем.— Завтра я хочу спуститься в одну из шахт Льюиса Тайверна. Наверное, в ту, что поглубже.
— Зачем?— Бендл поднял голову.
— Любопытство. И привычка. Я немало полазил по пещерам, мне это нравится.
— Там мало интересного.
— Ну и что же? Вы пойдете со мной?
Бендл покачал головой:
— У меня есть дела поважнее.
Он задымил трубкой.
— У вас найдется веревка?— Эйкерман кивнул в сторону сарая.
— Да, веревка есть.
— Достаточно длинная?
— Да. Веревки хватает.— Бендл заглянул в свою чашку.— Веревку я вам дам.
Из кухни донеслось пение Джейн. Эйкерман привалился к спинке стула, слушая и размышляя. Он был так поглощен, что не чувствовал вкуса табака. Сердце его колотилось, он ощущал его биение. Даже в голосе Джейн была лукавинка; колыбельная, которую она пела, была нежной и ласкающей. Пела она по-валлийски, и Эйкерман не понимал слов, но вдруг поймал себя на том, что размеренно кивает головой, в то время как Бендл, сидевший с полуприкрытыми глазами, отбивал такт трубкой.
— Спой эту песню снова,— сказал он, когда Джейн закончила.— Пой не торопясь.
Она снова спела колыбельную, а Бендл придвинулся к огню и сидел сгорбившись.
— Когда я был сопливым мальчишкой и весил не больше мешочка с гвоздями,— сказал он,— бабушка пела эту песню моей сестре, да та потом умерла.
Он принялся выбивать трубку о свою квадратную ладонь, затем встал и продул ее.
— Пойду взгляну на корову перед сном. Вы ничего не поняли из того, что пела жена,— сказал он, зажигая фонарь.— Я вернусь через десять минут.
Едва он успел выйти из комнаты, прихватив ведро горячей воды, как вошла миссис Бендл.
— Кое-что завелось у бедняжки в животе.
— Что именно?
— Теленок, а вы что подумали?— Она засмеялась и принялась разгребать угли; округлость ее бедер стала особенно заметна.
— Что?
— Да так, ничего. День был чудесный, правда?
— Он мог быть лучше
Она отступила на шаг.
— Как прекрасно ночью в лесу, можно лежать среди цветов и глядеть на луну.
Он так живо все это себе представил, что вскочил со стула.
— Я готов это испытать,— сказал он пересохшими губами.
— Только вот нет луны!
— Луна взойдет через час. Придешь?
— Как вы можете такое предлагать, сэр! Что бы на это сказал мой муж? О нет, подобного я себе позволить не могу, надеюсь, вы понимаете?
— Послушай!— Он торопливо обошел стол и встал между нею и кухонной дверью.— Прежде, чем он вернется...
— Мы не должны забывать о том, что он вернется, не