Читать интересную книгу Апелляция - Ежи Анджеевский

В отличие от постоянных, то есть штатных агентов, действующих индивидуально, массовая агентура редко работает в одиночку, обычно, по тактическим соображениям, агенты объединены в двойки и тройки, чтобы жертва полностью осознала, какими мощными средствами располагает контрразведка. Персональная слежка, как я заметил, никогда не продолжается весь день, поскольку, благодаря хорошей организации, основанной на непрерывной передаче нужных информации, лица, подосланные в двойках или тройках, могут ограничиваться отдельными выступлениями, действуя, однако так, что объект слежки убежден, что непрерывно находится под наблюдением и контролем, мне думается, что, если организационную систему контрразведки, несомненно связанную с Электронным мозгом, перенести на другое поприще и правильно использовать, она бы принесла большую пользу в политической, социальной и экономической сферах, но это требует внимательного и серьезного изучения, требует опытных и идейных людей.

По поводу пункта 2.

Деятельность обеих категорий агентов, как штатных, так и поденных, состоит прежде всего в повторении положения, в каком находится предмет слежки, в передразнивании его движений, жестов и гримас, очень типично в этом отношении упоминавшееся выше поведение гр. Казимира Доминика, а также моего шурина, гр. Виктора Томашевского.

По поводу пункта 3.

В распоряжении контрразведки имеется еще третья категория агентов, которые получают самое высокое вознаграждение, ибо, кроме многих особенностей, необходимых для шпионов, должны обладать очень редкими качествами, ради которых их выискивают и отбирают среди многих тысяч кандидатов, а роль, которую они выполняют, носит провокационный характер, я с этим явлением впервые столкнулся осенью 1963 года, когда приехал с пастырским визитом Его Преосвященство Кардинал и я, узнав у одного священника день и час прибытия Высокого гостя, пошел к собору Св. Петра и Павла и вместе с другими верующими встречал Князя церкви и тоже громко кричал: да здравствует Кардинал! потом не прошло и трех недель, как однажды после обеда зашел я в «Радужную» вьшить пива, и там ко мне подослали Кардинала, или вернее провокатора-двойника, я поначалу его не приметил, только когда сел за столик, оглянулся и вижу — он сидит один у окна, разумеется, одет по-светски, в темный костюм, ест свиную отбивную и тоже пивом запивает, в первый момент я готов был поклясться, что это Кардинал собственной персоной, немало им пришлось побегать, чтобы такого похожего найти, я сразу смекнул, что они рассчитывали меня обмануть, думали, я клюну на эту удочку, заговорю с ним и, кто знает, может, и Пароль открою, но они плохо знают манеры Князей церкви, если бы знали, то не дали бы двойнику неправильных инструкций, а так, в результате их невежества и халатности, мнимый Кардинал все время на меня поглядывал, причем так назойливо, что я сразу разгадал обман и провокацию, не допил пиво, расплатился и вышел, тогда впервые, как я отметил, ко мне подослали настоящую личность, потом подобные провокации повторялись многократно, а поскольку личности, которых ко мне подсылали, не были такими высокопоставленными, как Кардинал, то я не всегда сразу разгадывал обман, однажды, например, в сентябре 1966 года, я встретил на улице человека, который вместе со мной служил в милиции в Августове, но потом, в конце 1945 года, был разоблачен как член банды НВС и приговорен к 25 годам заключения, и вот, когда мы встретились, оказалось, что его освободили досрочно по амнистии в связи с Тысячелетием крещения Польши, мы говорили недолго, потому что после стольких лет и таких драматических событий, нам нечего было особенно сказать друг другу, впрочем, он был только проездом, вечером у него уходил поезд в Гданьск, мы попрощались, и вот утром следующего дня выхожу я за покупками и вижу его около газетного киоска, прогуливается, будто ждет когото, и, чтобы он не подумал, что я не хочу иметь с ним дела из-за его прошлого, я подошел и спросил: значит, ты не уехал? он странно так на меня посмотрел и говорит: дашь сотню, тогда уеду, я был немного ошарашен, но не слишком, подумал, что ему не хватило денег на билет, а у меня как раз были с собой деньги на покупки, я достал сотню и говорю: сто дать не могу, самому не хватит, но пятьдесят бери, он на это — пусть будет пятьдесят, давай, братец, разменяю, я дал ему сотню, он пошел к киоску и тут же вернулся с двумя полсотнями, одну дал мне, вторую сунул в карман и говорит: поставь мне еще, Вацек, сто граммов, я не пью, говорю, потому что действительно после клиники, по совету гр. доцента доктора Плебанского, спиртного в рот не брал, изредка только кружку пива, когда уж очень жарко было, кроме того, говорю, я не Вацек, а Мариан, все равно, он на это, и от Мариана можно сто граммов принять, и улыбается, я гляжу, у него половины зубов не хватает, и тут мне стало ясно, что это не настоящий Владек Есеновский, у того, хотя он столько просидел, зубы белые и здоровые, как у волка, и когда провокатор этот так нагло себя повел, я быстро попрощался, даже не стал требовать свою полсотню обратно, рад был, что хуже не запутался и не стал с ним водку пить, так кончился тот неприятный инцидент, и еще знакомых ко мне подсылали при разных обстоятельствах, в частности гр. Францишека Ваховяка, моего бывшего подчиненного на Фабрике тростниковых плит и одноквартирных домиков в Вилкасах, гр. доктора Софию Млодзяновскую из Психосоматической клинике в Т., которая по поручению доцента вела со мной беседы в 1963 и 1964 годах, а также гр. Марию Братек, находившуюся на излечении в той же клинике, у нее была слабость в ногах и постоянное чувство страха, я ей неоднократно помогал при ходьбе и по этому случаю много с ней разговаривал о жизни, но я всегда быстро разгадывал этих подставных лиц и разоблачал в зародыше провокации моих врагов, что спасло меня от серьезных осложнений и других опасностей, а теперь мне надо кончать, уже половина десятого, это мои последние минуты в комнате психолога, и мне не хватает слов, чтобы выразить благодарность этим стенам, в которых я работал целых семь дней, я очень привык к этому месту, и теперь, когда приходится его покинуть, у меня такое чувство, будто я здесь оставляю частицу себя, ведь мертвые стены лучше людей, они не подслушивают и не говорят. Прощайте, мои дорогие!

В течение понедельника Конечный в палате и в коридоре записал:

Мой диагноз относительно намерений Француза полностью оправдался, вчера вечером он не вернулся с увольнения, сегодня тоже не появился, зато пришла его жена, в кабинете у доцента она пробыла недолго, я стоял в коридоре и видел, что она вышла оттуда очень взволнованная, а потом медсестра Иринка помогла ей сложить личные вещи мужа, я из деликатности остался в коридоре, нехорошо он поступил, взрослый, культурный человек так не делает, я удивляюсь, что он так себя повел, он мне никогда особенно не нравился, но все же хотелось, чтобы он решил свой вопрос по-мужски, не с лучшей стороны зарекомендовал себя этот представитель трудолюбивого и талантливого французского народа…

Мы играем в бридж всегда в одном составе: я, Полковник и два инженера по фамилии Сковронский, которые раньше не были знакомы друг с другом и только здесь, разговорившись, выяснили, что их семьи из одной деревни в Келецком воеводстве, и так совпало, что они оба инженеры, только инженер Збигнев Сковронский живет постоянно в Щецине, а второй, Бронислав, в Варшаве, оба страдали депрессией, но теперь им намного лучше, и у нас хорошая компания для бриджа, но сегодня после обеда Полковник отказался от игры, сказал, что он простужен и хочет полежать, и мы стали искать четвертого, тут оказалось, что доктор Мацей Гвара очень любит бридж, мы его пригласили, он приятный мужчина, неплохо играет, только чуть нервно, быстро заводится, но в общем ничего, когда мы с ним играли в паре и я, разволновавшись, неправильно пошел, он ничуть не разозлился, напротив, сидел с таким довольным видом, будто мы с ним большой шлем сделали, а после третьего роббера отвел меня в сторонку и сказал, что знает от доцента, что я пользуюсь комнатой психолога, и если мне нужно, то могу продолжать там работать, потому что он пока ни о каких серьезных занятиях не думает, может быть, позднее, когда привыкнет к новым условиям и новому окружению, затем он начал очень доброжелательно расспрашивать о моей работе, я рассказал откровенно, и мне было приятно, что такой образованный человек слушает меня внимательно и серьезно, и так, слово за слово, я ему много о себе рассказал, мы прогуливались по коридору, потому что мне легче всего говорить во время ходьбы, движение как бы снимает тревогу, но он, видно, не привык гулять в такой тесноте, все посматривал, куда бы присесть, да и слушал все более рассеянно, наконец не выдержал и говорит: не сердитесь, пан Конечный, но я не могу так ходить взад-вперед, сразу тюрьма вспоминается, я на это: ну, вы-то вряд ли сидели, пан доктор, а он: вы так думаете? значит, ошибаетесь, каждый третий поляк когда-нибудь за что-нибудь сидел, а я как раз и есть тот третий, неужели такой человек, как вы, говорю, прямо не верится, но уж если вы действительно отбывали наказание, то, я думаю, не иначе, как за патриотизм, тут он засмеялся, но ничего не сказал, ни да, ни нет, а я не стал расспрашивать, только подумал: если и такого человека тюрьма не миновала, то мне должно стать легче в моем горе, но никакого облегчения я не почувствовал, напротив, еще тоскливее сделалось, а так как мы сели за столик в коридоре, то я сказал: простите, пан доктор, но у меня снова усилилась тревога, и объяснил ему, в чем эта тревога выражается и что она результат побочного действия лекарств и пройдет бесследно, когда я вернусь домой и начну нормально жить с женой, тут откуда ни возьмись та в розовом халате, как из-под земли выросла, встала рядом с нами и говорит: о, я гляжу — пан Конечный не пишет! меня возмутила такая бесцеремонность с ее стороны, но я ответил спокойно: откуда вам известно, что я пишу? разве это Тайна, спросила она, нагло засмеявшись, никакая не тайна, говорю, но я же вас не спрашиваю, чем вы занимаетесь и чем нет, тут она снова рассмеялась, ради Бога, спрашивайте, у меня от вас нет тайн, если бы и были, отвечаю, то я ими не интересуюсь, тут она: ах, какой вы невежливый! я к вам со всем сердцем, а вы обижаетесь, ничуть я не обижаюсь, говорю, просто не люблю, но я не докончил, потому что в разговор вмешался доктор Гвара, не помню, как он выразился, как-то очень интеллигентно, во всяком случае Розовая сразу успокоилась, еще что-то сказала и ушла, но мы уже не вернулись к прерванному разговору, потому что моя тревога резко усилилась в результате этого инцидента, я извинился перед доктором Гварой и отправился к себе в палату, но хотя был почти один, потому что Полковник спал, а Рафал играл в шашки в женском отделении, работать не мог, рука отказывала от волнения, и я лег, но так и не заснул, донимали всякие мысли, наконец я решил, что ввиду сложившихся обстоятельств мне надо быть особенно бдительным и осторожным, она пришла к нам в клинику из терапевтического отделения с неделю назад, на вид ей лет 25–26, ходит в розовом халате и в сорочке, тоже розовой, только посветлее, не знаю, что с ней, но она очень возбуждена, щеки горят, глаза подозрительно блестят, все болтается в мужском отделении, к нам в палату тоже несколько раз заходила в разное время, кокетничала с Французом и Полковником, меня явно избегала, поэтому я и удивился, что сегодня обратилась прямо ко мне, впрочем, в последнее время я заметил, что она успокоилась немного, изображает сестру милосердия и возит в коляске молодого парня, попавшего под трамвай, его привезли в среду вечером с загипсованной ногой, наверное, у него нервный шок, всю ночь стонал ужасно, егу мучили кошмары, и потом, днем, то же самое, теперь он чувствует себя лучше, но разговаривать ни с кем не хочет, только ей разрешает возить себя в туалет, умывальню или просто прогуляться по коридору, она говорит ему «пан Витек», а он ей «ты», Моника, ей очень подходит роль медсестры, тележка ее прикрывает, и она может спокойно двигаться и подглядывать. Одному Богу известно, подослана она или нет, стопроцентной уверенности у меня нету, но я должен тем более быть начеку, такая баба, если ей хорошо заплатить, может напакостить больше, чем десять мужиков, оглянуться не успеешь, как тебя разделают, словно подопытного кролика. Подумав, я решил больше не пользоваться комнатой психолога, чтобы не вызывать лишние сплетни и пересуды, это так, на всякий случай, у меня еще нет уверенности, пронюхала ли контрразведка, что происходит, и приняла ли меры против меня, я еще слишком мало знаю доктора Гвару, чтобы с ним советоваться по этому поводу, тем более, что он меня очень озадачил одним вопросом: буду ли я считать свое дело окончательно выясненным и закрытым, если Гражданин Первый Секретарь сообщит, что меня никто никогда не преследовал и никто в подрывной деятельности не обвиняет. Вначале я не совсем понял, что он имеет в виду, и сказал: как же так? это ведь невозможно, а почему? спросил он, вы должны считаться с возможностью такого ответа тоже, я на это: нет, пан доктор, такое я вообще не могу предположить, поскольку это бы значило, что даже перед Гражданином Первым Секретарем двери к истине закрыты, а я, как лояльный гражданин, подобную трагедию и в мыслях не допускаю, чтобы таким образом не проявить недоверие к нашей власти, а если бы я стоял на таких позициях, то не стал бы искать правду у высших инстанций, думаю, что я сумел убедить доктора Гвару в своей правоте, потому что он сменил тему и заговорил о том, что устал ходить, и тут у нас возник спор, прерванный вмешательством Розовой, теперь я пишу в палате, тетрадь положил на край кровати и даже умышленно оставил дверь открытой, чтобы не вызывать подозрений, так каждый может подумать, что я пишу письмо домой, я устал, меня снова мучает тревога, и рука не слушается, забыл отметить, что — и это мне сразу бросилось в глаза — Розовая смотрит на мужчин так, будто она их лижет, а мне рассказывали, что очень многие из таких работают в контрразведке, причем они шпионят не только за иностранцами, но и за туземцами.