бабушки с дедушкой.
Квартирка в Нонантаме была совсем простой, и тетя Сьюзи гордилась тем, насколько она выбивается из окружения. Она садилась в свой cеребристый фургончик, который, по ее мнению, был символом жизни одинокой женщины средних лет, и выезжала на шоссе. На Остин-стрит она парковалась и шла за покупками. Маршрут ее был настолько неизменен, что мне представлялся указатель с надписью «Если хотите следовать по тропе тети Сьюзи – поверните налево». Банк, аптека, зоомагазин, где она вслух рассуждала сама с собой, не завести ли ей кролика («Не буду. Как я потом в отпуск уеду?»). На пятнадцать минут тетя Сьюзи заходила в «Старбакс», где мне ничего было нельзя, потому что тамошние напитки родители не считали кошерными, и завершала маршрут обходом огромного супермаркета, у которого была припаркована ее машина. Прежде чем снова сесть в нее вслед за тетей Сьюзи, я останавливался поглядеть на несущиеся по шоссе автомобили, мечтая, что однажды тоже буду держать руль и самостоятельно решать, куда ехать.
Тетя Сьюзи гордилась, что принадлежит к скромному ньютонскому обществу, но ее родство с пролетариатом вызывало большие вопросы, стоило пройтись с ней за покупками. В молодости она мечтала стать актрисой. В театральной труппе колледжа ее очень ценили, и она решила уехать из Бостона, который считала «чрезвычайно, невероятно буржуазным и страшно серьезным». Она мечтала о Лос-Анджелесе, но родители воспротивились самым решительным образом – отказались ее обеспечивать. Тогда тетя Сьюзи отправилась искать успеха в Нью-Йорке и вернулась домой полгода спустя с полными карманами опыта, но не денег. Она вытащила из шкафа учебники по технике речи, которые выпросила у родителей еще в школе, но так до сих пор и не открыла, прочла их от корки до корки и целую зиму, разъезжая на родительской машине, слушала диск, на котором диктор произносил разные слова, а слушатели должны были их повторять. После этого тетя Сьюзи вернулась к учебе и выучилась на логопеда – им‐то она теперь и работала без особого удовольствия в маленьком кабинете у себя в городке.
Когда жизнь в Нонантаме ей наскучивала, она грузила все свои пожитки (то есть два чемодана и дорожную сумку) в багажник и отправлялась к океану. Домик на побережье принадлежал им с мамой в равных долях, но я был там всего дважды, и то потому, что меня отвезла тетя Сьюзи. Думаю, мама не хотела бывать там, где все напоминало о ее светском прошлом, и даже мысль о том, что она окажется рядом с сестрой или повезет меня на море, относилась к деяниям, способным вернуть ее обратно, к временам греха. Продай они этот домик, доставшихся каждой из сестер денег не хватило бы ни на дом в Брайтоне, ни тем более в Ньютоне, к тому же тетя Сьюзи была очень привязана к нему, так что я ни разу не слышал, чтобы кто‐то из них даже заговаривал о продаже. А вот мне бы те деньги пришлись весьма кстати, особенно теперь, когда я начинал думать о будущем.
– Тебе отлично известно, что в такую жару я езжу на океан, – сказала она, когда я позвонил ей на мобильный и спросил, почему она не отвечает, когда я звоню на домашний. – К тому же, звонишь ты мне настолько часто, что я могла бы хоть на Аляску уехать, а ты бы и не узнал, – ехидно добавила она.
– Я был очень занят, только что предпоследний год школы закончился, – сказал я в свое оправдание.
– И что теперь? Какие планы на лето?
– Буду заниматься в синагоге с раввином Хиршем. А еще я нашел подработку в Бэк-Бэе[4], но маме с папой об этом знать нельзя.
– Дай‐ка угадаю! Голых женщин фотографируешь?
– Ага, тетя Сьюзи, именно так. На самом деле это маленькая фотостудия, там людей для резюме снимают. Для работы. Я туда пришел, они дали попробовать и наняли меня на несколько недель. Начинаю с понедельника.
– Молодец! Приятно, что ты совсем не такой, как родители. Они совершенно мумифицировались, а ты, видно, в меня пошел, – проговорила тетя, явно довольная. – А в гости что не приезжаешь?
– У меня машины нет.
– Если хочешь, могу заехать за тобой в воскресенье.
Мама никогда не говорила о тете Сьюзи. Они друг другу даже на дни рождения не звонили, а уж о том, чтобы вместе выпить кофе, и речи не шло. И тем не менее тетя Сьюзи с самого моего рождения решительно настроилась участвовать в моей жизни – или, точнее, сделать так, чтобы я участвовал в ее. Она заявлялась к нам домой без предупреждения и утаскивала меня куда‐нибудь подальше от родителей. Они всегда напоминали мне заранее, что тетя Сьюзи «живет совсем не так, как мы» и что еда у нее дома некошерная, и мне там можно разве что стакан минералки выпить, не более того. Они ни разу не воспротивились нашим встречам – кто знает, может, надеялись, что благодаря моему влиянию тетя Сьюзи приобщится к религии. Не понимаю, как мама с отцом так и не увидели, что она бы лучше с собой покончила, чем, по ее собственному выражению, «стала бы такой же, как они».
В воскресенье утром, вернувшись из синагоги и как следует позавтракав, я приготовил бутерброды и сел ждать ее.
– Тебя, наверное, все об этом спрашивают, так что прости уж, но я тоже спрошу. Ты в какие университеты документы подавать собираешься? – спросила тетя, едва мы отъехали. – Одна моя близкая подруга преподает китайский в Северо-Восточном. Отличное место, да и китайский может пригодиться, если надумаешь стать фоторепортером и ездить по свету.
– По правде сказать, вопрос с университетом пока висит в воздухе. Я так и не поговорил с родителями.
– Дай‐ка угадаю, – сказала она, затормозив на светофоре так резко, что нас обоих швырнуло вперед. – Дай‐ка угадаю, дай‐ка угадаю… Они не хотят, чтобы ты учился в университете. Хотят, чтобы ты всю жизнь просидел взаперти, читая Тору.
– Вообще‐то, ничего подобного они никогда не говорили. Мне просто надо набраться смелости и поговорить с ними…
– А чего ты ждешь‐то?
– Жду, когда соображу, чем хочу заниматься. Сейчас без толку их беспокоить, у меня все равно пока особых идей нет.
– Ты‐то, конечно, думаешь, что идеи ни с того ни с сего так и посыплются тебе на голову! – не обращая внимания на дорогу, тетя Сьюзи обернулась и легонько постучала мне по лбу. – Идеи – они все там, внутри, Эзра. Ну, давай, говори, чем хочешь заниматься.
– Я думал поехать в Нью-Йорк, хоть и…
– О, Нью-Йорк – та еще зверюга! Сожрет тебя живьем, а потом выблюет по кусочкам. Чтоб там выжить, надо быть тем еще крепким орешком.
– Ты так говоришь только потому, что у тебя там ничего не получилось… – выпалил я.