— Вас как зовут?
— Валерия.
— А меня Илья.
Из института они ушли вместе. Он проводил Леру до самых дверей общаги, где она жила. Говорил, правда, все больше о прошедшем семинаре, о том, что пробовал проводить такие опыты еще в школе, занимаясь в кружке. Лере было интересно, она даже понимала кое-что из сказанного Ильей, но больше всего ей доставляло удовольствие то, что он идет рядом, что на его квадратном плече легко покачивается ее сумка, а сам он широко размахивает руками, стараясь что-то втолковать своей спутнице.
Он оказался удивительным, способным часами говорить о химии, биологии так увлекательно, будто пересказывал содержание приключенческого романа. Он был не похож на всех остальных, и она видела, что нравится ему. И сам он нравился Лере все больше и больше, пока ей не стало ясно, что ее отношение к нему уже не просто симпатия.
Кто бы мог ожидать от «ботана» такой искусности и расторопности в амурных делах! Его блестящий интеллект явно помогал ему не только в учебе — их роман развивался со стремительностью, которая пугала и одновременно кружила голову. Было все — гуляния по Москве, поездки за город с костром, печеной картошкой и гитарой, а потом, чуть позже, сумасшедшие ночи и лихорадочное ощущение яркого счастья, такого, какое бывает лишь в юности. Да им и было по восемнадцать лет!
Они тщательно береглись, чтобы Лера не забеременела — это не входило в их планы. В начале последнего курса расписались, и тут все-таки она залетела. Через семь месяцев на свет появилась Машка, которую врачи называли нежизнеспособной.
Для Леры ее карьера закончилась. А для Ильи она только начиналась. Его, блестяще защитившего диплом, тут же оставили на кафедре писать кандидатскую, и одновременно с этим он получил приглашение в военный госпиталь. Через пару лет, когда Лера таскалась с дочкой в поликлинику на процедуры, Илья уже заведовал хирургией. Там в госпитале и положила на него глаз Марина, операционная сестра, мать-одиночка, растившая одна десятилетнего сына.
…Лера стряхнула с разделочной доски мелко нарезанный лук и сморгнула выступившие на глазах слезы.
Да, Илья, ее талантливый, целеустремленный и волевой Илья оказался размазней. Марина поработила его волю, полностью подчинила себе, лишила собственного мнения. Ну и хватит об этом! Не хватало еще снова реветь. Или это от лука?
Она решительно направилась в ванную, включила холодный кран на полную мощь и тщательно вымыла покрасневшие, воспаленные глаза. Потом наскоро закончила стряпню и улеглась в постель.
9
Утро началось с неприятного сюрприза: едва Лера проснулась, в дверь позвонили. Кое-как пригладив волосы и натянув халат, она прошлепала по коридору в прихожую, недоумевая, кто это может быть в такую рань.
На пороге стояла Елизавета Тихоновна. Вид у нее был взволнованный, руки заметно дрожали.
— Вот что, деточка, — заговорила она прерывающимся голосом, — у нас беда стряслась.
— Что за беда? — испугалась Лера. Не ровен час, что-то с дочерью старухи или, еще хуже, с внуком?
— Ромео, бедняжечка, не спал все ночь, скулил. Я сейчас потрогала ему нос — совсем сухой. Видно, съел что-то не то, сто раз ему говорила не подбирать с земли всякую гадость — да разве он слушает! — Старуха убито опустила руки. Она выглядела совсем несчастной и подавленной. — Теперь к ветеринару надо. — Бабка вздохнула. — Прямо не знаю, как быть с Машенькой! Вряд ли я смогу сегодня с ней остаться, вдруг с Ромео что-то серьезное?
— Я думаю, ничего серьезного, — проговорила Лера, чувствуя, что уговаривать соседку бесполезно. — Скорее всего, отравление.
— Это специалист скажет, отравление или нет, — неожиданно сухим тоном сказала старушка. — Вы же, милая, не ветеринар!
— Конечно, — обреченно согласилась Лера, рисуя в воображении, как придется теперь вместо сада с самого утра везти Машку в больницу, объясняться с Максимовым, следить, чтобы она снова никуда не ушла, дожидаться, пока дочка заснет на узком диванчике.
— Так я пойду, — проговорила Елизавета Тихоновна, отступая назад, на площадку. — Вы уж извините меня, старуху. Если нужно будет в следующий раз, приходите обязательно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Приду. — Лера кивнула и закрыла за соседкой дверь. Постояла в прихожей с минуту, переваривая свалившуюся на голову новую неприятность, и хотела было набрать номер садика, предупредить, что Машка сегодня не придет. Но только она протянула руку к трубке, как телефон зазвонил сам.
— Привет! — бодро поздоровалась ей в ухо Светка. — Еще не родила. Как дела?
— Ничего, — сказал Лера.
— А голос почему грустный?
— Да так. — Лера вздохнула. — Машку не с кем оставить, придется опять в больницу тащить с собой на дежурство.
— Зачем тащить? — оживилась Светка. — Давай завози ее ко мне. Это ведь недалеко.
— Ты с ума сошла, — недовольно пробурчала Лера. — Тебе еще этого не хватает! Сиди уж со своим брюхом.
— Не хватает, — заупрямилась Светка. — Знаешь, как дома одной хреново? Шурик с утра до вечера на работе, да и ночью иногда. Зинка до вечера в школе торчит, а потом на телефоне висит. И мать звонит каждые полчаса, — она прерывисто вздохнула. — Я в больнице дни до отпуска считала, а теперь с удовольствием обратно бы вернулась.
Давай правда завози ко мне Машку прямо сейчас. Я ее и покормлю, и погуляю с ней вместо садика. И спать уложу. А ты назавтра приедешь заберешь ее. А?
В голосе у Светки звучала тоска, и Лера, поколебавшись, согласилась. Плохо, конечно, тащить Машку в метро рано утром, в час пик, — по городу гуляет грипп, не ровен час, подцепит инфекцию. А с другой стороны, где гарантия, что она не заразится в автобусе? Ехать от дому до больницы две остановки, но они длинные, и пешком Машка их не пройдет.
Она подняла дочку, собрала минимум ее вещичек, кое-какие игрушки и отвезла к Светлане, которая жила на той же ветке метро, что и Лера, в пятнадцати минутах езды.
Оттуда она поехала в больницу. Ей предстояло отработать день и затем отдежурить ночь.
День выдался тяжелый и скверный. Бывают такие отвратительные дни, когда все наши мелкие, но многочисленные промахи, все невинные ошибки и несерьезные недоделки вдруг разом оборачиваются против нас. Неприятности сыплются одна за другой, а начинается такой черный день, как правило, еще накануне, с какого-нибудь неприятного момента или разговора.
Этим моментом для Леры явилось ее вчерашнее объяснение с Ильей. С тех пор как это произошло, ее стало раздражать абсолютно все.
С самого утра неожиданно перестал работать рентген. Накануне Лера не успела сделать несколько срочных и важных снимков и очень надеялась сегодня наверстать упущенное, но не тут-то было. Рентгенолог, Шура Василенко в ответ на Лерины вопросы о том, когда починят оборудование, лишь развела руками: аппаратура была старенькой, видавшей виды, и поломка, похоже, оказалась серьезной.
Пришлось тащить трех пациенток в соседний, травматологический корпус, где был второй рентген-кабинет, а для этого сначала просить санитарку сбегать в кладовку за хранящимися там теплыми вещами, при этом самой выслушивать недовольное ворчание больных — женщин в возрасте далеко за шестьдесят.
У кабинета сидела огромная очередь, при виде вновь пришедших ожидавшие разразились жуткой бранью. Лера оставила пациенток в коридоре, а сама сделала попытку договориться с врачом-рентгенологом, чтобы та пропустила их пораньше. Врачиха, злобная тетка с крашенными в неестественно рыжий цвет волосами и с пышным бюстом, едва не разрывающим халат, ответила Лере ледяным молчанием.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Поймите, они все тяжелые, — принялась объяснять Лера. — Почти не ходят. Для них дорога сюда уже нагрузка. А тут еще сидеть на сквозняке!
— Ничего, посидят, — отрезала крашеная и с остервенением надавила на кнопку вызова. В кабинет заглянул очередной больной, лысый мужчина с забинтованной рукой. Врачиха отвернулась от Леры, всем своим видом демонстрируя, что разговор окончен.