материализма» (не рискуя, по условиям своего времени, говорить о «чистой» диалектике) как основной базы для предпосылок своей теории и далее закономерно приходит к выделению множества диалектических оппозиций (в том множестве присутствует и «неуловимая» пара «система – хаос»), обнаружению закона «системного сходства» и неизбежному различию «основных» и «производных» форм существования материи 36. Взаимоотношения основных космологических структур-тетрактид «Античного космоса» таковы же. Реальное богатство системных форм выводится Ю.А. Урманцевым посредством изоморфных и гомоморфных (в терминах автора – полиморфных) преобразований исходных «объектов-систем» 37, чему мы без труда отыскиваем очередное идейное сходство с «Античным космосом» – читаем о себетождественности, «интенсивности всегда в одной и той же степени» тетрактиды А и о «той или иной степени воспроизведенности в ином» этой тетрактиды, о «бесконечно-разнообразном напряжении себя» тетрактиды В. Наконец, честный, т.е. последовательно диалектический подход приводит Ю.A. Урманцева, во-первых, к признанию не только логико-методологического, но и онтологического статуса структур (систем) бытия 38 и, во-вторых, к пониманию принципиального отсутствия границ между «идеальными» и «материальными» объектами 39, т.е. как раз к тем фундаментальным принципам, которые Лосев неустанно отстаивал на протяжении всей своей жизни, с «Античного космоса» начиная.
Выявлять и описывать «логические скрепы вещей» (выражение Лосева 40) призвана теория классификации. Ее статус изначально высок, а область применения универсальна – «полем применения классификационных процедур являются объекты практически всех научных дисциплин, а также сама система наук в целом», – поэтому неудивительно, что естественное развитие методологии классификации 41 не может не дать плодов, будто сорванных с древа «Античного космоса». Сказанное прежде всего относится к выявлению необходимой двойственности классификации, разделению ее на «таксономию» и «мерономию» (С.В. Мейен, Ю.А. Шрейдер) сообразно с возможностями подхода к объектам классификации как через дескриптивное, внешнее, экстенсиональное описание (такова традиционная таксономия), так и посредством осознания структурных, внутренних, интенсионально-сущностных основ объекта и собственно таксона – класса объектов (мерономия). Таксон состоит из тех, и только тех, объектов, которые обладают так или иначе отмеченной для данного таксона структурой, и структуру эту – главный предмет заботы уже мерономии – естественно отождествить с архетипом (планом строения бытия, пра-формой Гете) или смыслом, сущностью упорядочиваемых объектов 42. Так последовательный анализ «технических» процедур классификации воскрешает уже вполне общую неоплатоническую схему взаимоотношения «сущего» и «меона». Не случайно же идейный вдохновитель отечественных исследователей проблемы классификации А.А. Любищев столь тяготел к «платонизму». Последний термин и кавычки при нем требуют обширнейших комментариев и оговорок, в точности та же трудность, кстати сказать, нависает над каждым, кто захочет выяснять пропорции «идеализма» и «реализма» у Лосева. Поэтому мы с сожалением покинем перекресток интереснейших сюжетов (только напомним, что сам А.А. Любищев внес здесь немалый вклад, оставив обширный труд «Линии Демокрита и Платона в истории культуры») и воспользуемся только одним – сюжетообразующим для нашего текста – путем, по которому пошел Ю.А. Шрейдер, размышляя о творчестве современного «платоника»: «В сфере онтологии идеализм в духе Платона – Пифагора привел Любищева не к сомнению в реальности материи, как это произошло, скажем, с некоторыми представителями махизма, но к представлению о многообразии типов реальности» 43. Вопрос о «типах» или «уровнях» реальности вновь обращает нас к «Античному космосу» и прежде всего к теме отношения неоплатонических тетрактид. В книге 1927 года Лосев «проходит» только две буквы алфавита скорее всего из тактических соображений или из осторожности – лишь «педагогически воздействуя на малодушные умы», а потому реконструирует «основную» и «производную» тетрактиды (А и В) лишь как обязательные структуры «живого смысла и живой фактичности» бытия. Но выявление более чем одного «яруса» реальности необходимо требует перехода на множественное число, и это прекрасно понимает Лосев. Недаром в том же «Античном космосе» (правда, бегло) он находит нужным говорить о «бесчисленных» других тетрактидах либо упоминает «постоянное создание тетрактид, сплошное и неустанное», а потом на примерах текстов Прокла и Дамаския указывает пять или, с учетом «абсолютно невыразимого», даже шесть «типов единства» (281 – 282), причем только в составе первой неоплатонической ипостаси – первоедином. Грандиозная картина многоярусного мира античного космоса рисуется Лосевым в VII томе «Истории» уже на всем логически мыслимом пространстве от чистого и непознаваемого «сверх» до единичных материальных вещей и материи как «нулевого единого» 44. Как видим, драгоценная для нас перекличка явственна и здесь, в сопоставлении устремлений «полифундаментализма» современной теории классификации и результатов лосевской попытки «понять античный космос изнутри».
До сих пор мы говорили только о перекличках, о совпадениях идей и тем «античного космоса» с различными приобретениями современной науки. На последних примерах из системотворческой части новой и новейшей мысли мы убеждаемся также в созвучии тенденций и целей. Теперь, пожалуй, самое время (посильным для нас способом осторожного вопрошания) сформулировать некоторые важные проблемы и гипотезы, которые имеют прямое отношение к задаче данного параграфа и, главное, произрастают на плодотворной почве «Античного космоса», а отчасти и других текстов первого лосевского «восьмикнижия». С включением, надеемся, не запоздалым, старых книг 20-х годов в контексты современной культуры риск подобного заглядывания в будущее путем вопрошания у прошлого из неопределенного настоящего (не здесь ли признак «сильной необратимости познания»?) может оказаться оправданным.
Первое из вопрошаний назовем «проблемой семиотического существования». Проблема возникает при условии рассмотрения такого важного свойства действительности, как иерархичность существований и многообразие типов бытия (см. выше), вместе с императивом формулы «мир как живой организм имени сущности» – формулы, в которой сосредоточено ядро всей содержательной (т.е. выразительной и потому развернутой в культуру и даже быт) части «Античного космоса». Само «имя» или «выражение» является для Лосева ареной встречи вещи с ее сущностью, и даже не просто встречи, но и полного их тождества (в мифе). Вспомним еще несколько важных констатаций: «имя вещи есть выраженная вещь» и «слово рождается наверху лестницы существ, входящих в живое бытие» 45 – и да будет приведенных фрагментов достаточно, чтобы напомнить о глубокой онтологичности имени, знака, семиозиса в понимании Лосева. Справедливости ради нужно отметить, что отдельные аспекты затронутого являются объектом изрядных хлопот у современных логиков и философов 46, однако в суммарной форме подобный вопрос, видимо, еще не ставился: как связано существование семиотических комплексов с многообразием типов существований? Как именно зависит уровень реальности от степени близости имени и именуемого?
Перейдем к проблеме «информационного посредника», которая по внешности разворачивается как проблема терминологическая. На фоне нынешнего бурного развития информатики и информационных технологий как-то подзабылись философские дискуссии 70-х годов, в ходе которых делались попытки установить статус самого понятия информации то ли как спецификации