Читать интересную книгу Три плута - Александр Апраксин

Однако Смирнин поглядывал на портфель.

— Что вас так удивляет? — спросил Рогов, подметив этот взгляд.

— Смотрю на надпись. Право, господа, у вас до совершенства разработаны мельчайшие подробности! — Смирнин взял портфель в руки, вслух прочитал отпечатанную на нем золотом надпись: «Борис Петрович Руднев, помощник присяжного поверенного» — и одобрил: — Важно!

— Так больше эффекта, — сказал Рогов, тоже смеясь. — Приеду я в ваш чопорный и строгий банк, положу пред каким-нибудь помощником бухгалтера, вроде вот вашей милости, портфель с вытисненною надписью на самом виду у него под носом, — ему и в голову не придет подозревать, когда я ему представлю документики…

На это Смирнин ответил:

— Да если бы у нас ко всем относились с подозрением, то не хватило бы времени дело делать. У нас каждое требование через пять рук пройдет да в десяти местах запишется. Нам либо с книгами возиться, либо клиентов изучать.

— Не клиент, а документ в любом банке играет первостепенную и единственно существенную роль, — решил Мустафетов и добавил: — Мы этим пользуемся на основании весьма мудрой поговорки о том, что на то и щука в море, чтобы караси не дремали.

— Ну, господа, — встал со своего места Рогов и взялся за портфель, — вы тут философствуйте сколько вам угодно, а мне пора.

— Все ли в порядке? — спросил Смирнин.

— Не беспокойтесь: все-с! — и Рогов наскоро попрощался с обоими; они провожали его всевозможными напутствиями, а в тот момент, когда выходная дверь на лестницу уже захлопывалась за ним, он браво прокричал им: — Дело мастера боится!

Смирнина, по уходе главного исполнителя этого наглого банковского хищения, охватил нервный озноб, Мустафетов же умело скрывал свое волнение и казался совершенно спокойным; он только курил чаще обыкновенного. Так просидели они молча в кабинете обер-плута, пока наконец Иван Павлович, не владея более собою, опустился совсем глубоко в свое огромное кресло и задыхающимся голосом проговорил:

— Страшно!

— Чего же страшно? — очень спокойно спросил его Назар Назарович и даже улыбнулся.

— Как чего?.. А вдруг Роман Егорович попадется? Его ведь уже не выпустят.

— Очень будет жаль! — вздохнул Мустафетов. — Подобных исполнителей, добывающих из самого пылающего жара каштаны, да еще честно приносящих их пославшим для дележки поровну, — нелегко встретить. Если он попадется, будет тем более жаль, что ему уже не спастись: его не выпустят.

— А как же мы? — спросил с совсем замирающим дыханием Смирнин.

— Что же мы? Разочаруемся в наших выспренних надеждах, широких планах и мечтах, разрушим свои воздушные замки, головы свои пеплом посыплем, но одежд не раздерем, потому что нам не на что будет другими обзавестись.

— А я в банке рассказал, что сегодня часть наследства получу…

— Скажете, что отложено.

Но Смирнин не унимался.

— Положение, право, такое, что я готов и сейчас еще ото всего отказаться! Лучше бы я никогда не соглашался! Я не мучился бы теперь. Ведь что только будет, если и нас сцапают?

— Не может этого быть.

— Да почему вы так уверены?

— Потому что иду вослед логике.

— Ну, а теперь-то что же по вашей мудрой логике следует? — спросил Смирнин.

— Все спокойно и безопасно, — ответил Мустафетов. — Я уж не говорю о том, что у нас все обдумано и мастерски предусмотрено, что документики у нас в исправности и что сам мой драгоценнейший друг Роман Егорович наделен от природы таким апломбом, что дело сорваться не может.

— Но если сорвется? — упрямо настаивал Смирнин, желая почерпнуть от Мустафетова хоть долю его уверенности.

— Для этого нужно допустить только одну, почти невозможную, совершенно невероятную и действительно крайне фатальную случайность.

Разумеется, успокоить этим труса было нельзя. Напротив, он моментально позеленел, и от страха у него во рту пересохло.

— Значит, все-таки случайность может быть? Вы сами допускаете? — проговорил он, лихорадочно постукивая челюстью о челюсть.

— Да перестаньте трусить! — прикрикнул на него Назар Назарович. — Как вам не стыдно? Вы даже рассуждать не в состоянии. Ну, подумайте хорошенько, и вы тотчас же убедитесь, что все шансы полнейшего успеха на нашей стороне. Чтобы Роману Егоровичу попасться, надо разве самой купчихе приехать в банк «Валюта» именно сегодня за своим вкладом. Если этого не будет, то почему кто-либо там заподозрит его?

— А вдруг и вправду она приедет?

— Вот если приедет, то, конечно, Романа Егоровича схватят и попросят впредь не шалить. Но мы-то с вами тут при чем? Нас впутывать он никогда не станет. Да ему нет ни цели, ни выгоды в этом.

— Да дело-то раскроется?

— Ну, так что же? Ни против меня, ни против вас ни единой улики нет.

— Следователь доберется. Ведь Роман Егорович сам сознается, когда увидит, что его дело лопнуло.

— Никогда в жизни!

— Да почему вы так уверены?

— Опять-таки потому, что руковожусь все той же логикой! — сказал Мустафетов. — Рогов — малый умный и очень хорошо знает, что в несчастье лучше сохранить друзей на воле, нежели врагов в неволе, то есть под боком с собою в остроге.

— Хорошо. Но вы мне не дали досказать вот какое предположение, — продолжал Смирнин, — следователь прежде всего пустится на разведки, где в последнее время чаще всего бывал Рогов и с кем водил компанию. Вот и узнают, что у вас он со мною встречался, а что я служу помощником бухгалтера в отделении вкладов банка «Валюта»… Ну, стало быть, я и передал ему вкладной лист.

— Допустим даже, что все это так, — ответил Мустафетов, — хотя данных к тому, чтобы разведать, где чаще всего бывал Роман Егорович в последнее время, у следственной власти никаких явиться не может. Но допустим, как вы говорите, что до нас доберутся. Ведь это только самая отдаленная косвенная улика. Мы с вами — не дети, которых можно заставить говорить по желанию, и сознаваться вам нет никакой надобности.

— А если нас уличат?

Терпение Мустафетова лопнуло; он грозно сверкнул глазами и сказал:

— Не каркайте. Молчите!

— Это ужасно! С ума можно сойти! Что я наделал? Что я наделал! — завопил Смирнин, шагая растерянно по кабинету. Потом он остановился, подумал, взял с подоконника свою шляпу и робко заявил: — Назар Назарович, я лучше пойду.

— Куда это? — удивленно спросил тот.

— Я пойду к Роману Егоровичу навстречу. Я буду ждать его на пути: он ведь скоро приедет.

— Вы с ума сошли? Нет, я не пущу вас. Вы не в нормальном состоянии, еще черт знает каких нелепостей натворите. Экое малодушие!

Однако Мустафетов сам вздрогнул и замер на месте. В передней раздался звонок.

Тревога была фальшивая: звонил почтальон, занесший какую-то рекламу об усовершенствованных горелках, так что Мустафетов выругался и сказал Смирнину:

— Ну вот вам и объяснение напрасного страха. Так, как вы, малодушничать нельзя. Знайте, что если я руковожу делом, то, раз доверившись мне, вы должны всецело подчиняться моей воле.

— Это насилие.

— Называйте как хотите.

— Но если мне душно здесь, если я задыхаюсь в этих стенах?

— Можно форточку открыть.

— Вы все смеетесь надо мной. Я пойду и буду гулять только перед домом. Я уверен, что Рогов должен теперь скоро приехать.

— А я говорю вам, что вы отсюда шага не сделаете, — безапелляционным голосом сказал Мустафетов. — Если бы мне понадобилось, то я готов употребить против вас силу. Я скручу вас веревкой, завяжу вам рот, чтобы вы не кричали, и положу вас на этот диван, пока дело не будет кончено.

В этот момент Смирнин ясно почувствовал, что Мустафетов способен сделать это. Он инстинктивно сознавал по одному выражению глаз Мустафетова, что в такие минуты тот ощущал огромный прилив силы. В то же время он сознавал, что уходить куда бы то ни было глупо и бестактно.

— Какой вы, право, странный! — сказал он, несколько сконфуженный, и отошел снова к прежнему месту у письменного стола, к креслу.

Назар Назарович нарочно стал насвистывать игривый мотив из какой-то оперетки.

Вдруг снова раздался звонок.

Теперь только можно было заметить, до какой степени волновался и хозяин дома. Мертвенная бледность покрыла его лицо. На минуту он замер. У Смирнина же от перепуга даже ноги тряслись, и он не был в силах промолвить и слова.

Но менее чем через минуту Мустафетов овладел собою и пошел в переднюю, за ним последовал и трясущийся от страха Смирнин.

Никто из слуг не шел. Дверь пришлось отворять самому хозяину. На устах его уже дрожал вопрос: «Ну, что?» — когда он вдруг увидал перед собою совсем другое лицо. То был Гарпагон.

— Ах, это вы! — бросил Мустафетов, не имея уже силы придать своему лицу и интонации голоса более любезное выражение.

— Это я-с, — ехидным шепотком проговорил старый плут. — Пришел с приятной весточкой: вчера, как я достоверно узнал, засадили голубчика, хе-хе-хе, засадили, как они выражаются, безусловно, по высшей мере, хе-хе-хе…