ничего. А из торцовой стены до сих пор торчит папой вбитый толстенный гвоздь. Сначала на него девчонки школьную форму на плечиках вешали, потом вот, Людмила помнит, свадебное платье её тут же висело. А куда Миленка своё клала – нет до этого Людмиле никакого дела.
–Давай её сюда! Заноси! Мама! Не ногами же вперёд!
Странно всё-таки жизнь устроена. По ошибке ли, случайно или по привычке, но притащили они с матерью Миленку не на её собственную, а на Людмилину бывшую кровать. На ту самую, на которой Толик сидел.
–И в «Скорую» не звони. Очухалась она уже. Истерика у неё была просто.
–А как же…
–Никакого рака у неё нет. Она просто надуть нас хотела. Ей деньги нужны. С Серёженькой со своим собралась улизнуть.
–Это небось он, окаянный, подбить её хотел… -Мать сидела на краю постели и беспомощно глядела то на одну дочь, то на другую. -Ну и везёт же вам, девки, на мужиков… Да я его, паршивца…, – мать вдруг приподнялась и кому-то в окно будто кулаком погрозила, – …я его паршивца… в церкви прокляну! К гадалке схожу и порчу напущу, так что жив, паразит, не будет!
–Ты, лучше, мама, чем к гадалке-то бежать, документы на квартиру проверь. Целы ли, а то, может быть уже и нет…
–Да подавитесь вы своими документами! В папке они у меня, – вдруг совершенно нормальным голосом сказала Милена.
–Ну, вот, я же говорила. – Людмила смотрела, смотрела в лицо Милены – и узнавала вдруг все её любимые раньше черты – и нежный румянец щёк, раскрасневшихся от слёз, и поволоку в глазах, и тонкую руку, закинутую за голову… Только странным образом лежала перед ней на подушке не молодая, как прежде, Милена, а будто старенькая старушка. Всё ещё нежная, всё ещё маленькая, беспомощная и несчастная, будто лежала в гробу… А мать, их мать казалась сейчас тоже Людмиле не матерью, а откуда ни возьмись взявшейся самой настоящей старшей сестрой.
–Кому вы там, в Германии-то, нужны бы стали, доченька? – Вдруг тихо-тихо, будто себе сказала мать.
–Ой, господи, – потёрла себе ладонью лицо Милена и села на постели. Заговорила быстро, отрывисто, будто гриппом болела, и температура у неё поднялась такая, что градусник зашкаливал. Не к Людмиле она обращалась, к матери.
–Сколько же можно, мама, меня всё за дуру считать? Всё старшую сестру в пример мне ставить? Вон, смотри, Миленочка, Люда-то как устроилась, как похорошела… -Губы у Милены кривились, лицо чуть не тряслось от злости, а Людмиле это было даже весело – опять будто они с Миленкой спорят из-за каких-то пустяков, как в детстве. -…И сколько денег у Людмилы, и как ей свой салон, опять же, нелегко содержать… Опротивело мне это слышать, слышишь, мамочка? Сил моих больше нет! Видеть вас больше никого не могу! – Милена вдруг будто подпрыгнула, перевернулась как на физкультуре, уткнула лицо в подушку и замерла, будто лягушка втюхнулась в камень. Только, Людмила, видела, под щекой Милены, той, что была к ней ближе, на подушке расплывалось мокрое предательское пятно. И ни шевеления не было никакого, ни всхлипывания, ни вздоха. На пальчике безымянном только поблёскивало новенькое обручальное кольцо. Наверно, не Толиково кольцо. Дотронулась до него Людмила осторожно.
–Сергей подарил?
И вдруг опять взвилась, как безумная, сестрица, вскочила на постели, села опять, как девчонкой сидела, ноги под себя подвернув. Закричала с ненавистью:
–Да! Подарил! Мне! Кольцо! С бриллиантом! А тебе завидно?
Усмехнулась только Людмила. Поняла про сестру.
–Сама, небось, купила. Дождёшься от твоего Серёженьки… говна в горшке.
–А ты его не трогай! Сама себе своего заведи, вот и …критикуй! – Настолько не подходило сейчас к ситуации это слово, что Людмила и даже мать не выдержали, улыбнулись.
–Да! И нечего тут ржать! – взвилась опять до небес Милена. -Серёжа – он не такой, как вы! Он – редкий! Он – самый лучший…
–Ну, да. И чем же он так хорош? Единственно тем, что облапошить тебя хотел, как последнюю идиотку, – высказалась Людмила.
–Да что вы понимаете? Это не он, это я сама ему предложила уехать. Слышите, я сама! Потому что невыносимо жить уже в этой грязи! В этой ужасной обстановке, в этом крошечном городке, где нет ничего! Ровным счётом – ничего! Одни и те же тётки на станции платками да вениками торгуют. Ширпотреб этот на каждом углу, парни вечно пьяные…
–Да тебе, доченька, не о парнях надо уже думать. Тебе-то ведь уже тоже не пятнадцать лет, – сказала мать.
–Вот то-то и оно, что не пятнадцать. И не хочу я солидного мужчину! Хватит, нажилась! И не хочу стареть! Да-да! Не хочу стареть как вы, в вечных заботах о деньгах, о том, как бы прожить до зарплаты… Не хочу жить в нищете!
–А с Сергеем – как миллионерша будешь жить, – не выдержала Людмила. -На денежки от материной квартиры. Пока не кончатся!
–Ну и пусть! Кончатся – так плевать! Зато поживу хоть сколько-нибудь! Хоть полгода…
–На полгода тех денег не хватит, – со знанием дела покачала головой Людмила. -А потом куда пойдёшь? В супермаркет кассиршей работать? Серёженьку своего кормить?
–А вот и пойду! И нечего меня учить! Кончатся деньги – повешусь! Или с пятнадцатого этажа прыгну! Или действительно заболею… Мне всё равно. Но больше я не могу…
Мать и Людмила устали от этого разговора. Сидели на постели вместе, рядом. Слушали эти глупые, безумные вопли. На Милену почти уже не смотрели.
–А ведь ты в детстве, Милена, умнее была. Во всяком случае, такой чепухи от тебя никто из нас не слышал… – вдруг сказала мать. А Людмила подумала, что от её сестры вообще мало кто чего слышал. Любовались её красотой, а вот разговаривали ли? Милена говорила мало, а думала… Да кто его знает, что она тогда думала? Говорят же – молчи побольше, за умного сойдёшь.
–А когда сильно любят – всегда чепуху говорят, – вдруг совершенно спокойным голосом сказала Милена.
–А ты что, правда его так сильно любишь? – Людмила смотрела на неё и опять – то узнавала, то не узнавала.
–Жить без него не могу.
Ночь уже давно была на дворе. Сквозь шторы в комнату падал призрачный свет, они сидели в темноте, думали каждая о своём. Или вернее сказать, даже не думали, а чувствовали в себе что-то неразрывное и горькое, что-то общее, одно, на всю их жизнь.
–А он что, правда обещал на тебе жениться? – спросила, наконец, Людмила.
Милена помолчала. Потом будто слёзы блеснули в глазах. Уже не истеричные, а обычные тихие бабьи слёзы.
–А ты, Людка, всегда всё об одном. Пойду я с ним в ЗАГС или не пойду. Будет у меня