Читать интересную книгу Повелитель звуков - Фернандо де Без

Как только начинало светать, я спускался с дерева и возвращался в корпус, стараясь не попасться на глаза Красавчику Францу. Пробравшись на цыпочках в комнату, я нырял под одеяло и засыпал, а через час просыпался вместе с остальными учениками.

15

Однажды, в конце февраля, в четверг, я вновь вышел за ограду и отправился на прогулку. Фридрих отказался составить мне компанию; у него был дополнительный урок пения. За все время, что мы провели здесь, он благодаря поистине нечеловеческому упорству и моей помощи стал лучшим певцом в школе. В тот день ему впервые позволили вести сольную партию, и он был на седьмом небе от счастья. Он уже представлял, как обрадуются его родители, когда он приедет на каникулы и сообщит им эту новость. Я же подумал, что моя помощь ему уже не потребуется.

Я брел в одиночестве, погруженный в свои мысли, и сам не заметил, как оказался на другой стороне двора и зашагал по тропинке, ведущей к церкви. Появляться здесь в неурочные часы одному, без сопровождения наставника, было строго-настрого запрещено. Спохватившись, я хотел было повернуть обратно, но вдруг среди темных ветвей мелькнули детские фигуры. Страх быть застигнутым на месте не смог побороть моего любопытства. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что меня никто не преследует, я спрятался за деревом и перебежками, укрываясь за густыми кустами ивняка, подобрался к ним поближе.

Ведомые господином директором, мальчики двигались вереницей по направлению к церкви. Бледные, исхудавшие, обритые наголо — они казались бесплотными тенями. Я нисколько не сомневался, что вижу перед собой певцов особого хора. Как вы, наверное, догадались, отец, долгое время я подозревал, что особого хора на самом деле не существует, что он — измышление учителей, приманка для доверчивых детских умов. Но теперь я вынужден был признать, что ошибался. Особый хор стоял в двух шагах от меня, выделяясь белизной туник, в которые обрядил их господин директор, на фоне чернеющего леса. Мне показалось, что от них исходит едва уловимое бледное свечение, как от грибов-гнилушек.

Я крался за ними до самой церкви, а когда они вошли внутрь, спрятался за стеклянными дверьми и прильнул к витражу. Сквозь стекло цвета темного граната я сумел разглядеть, как они один за другим поднялись по лестнице к органу, и потерял их из виду. А потом, отец, я услышал их голоса. Не стану скрывать: ничего подобного прежде я еще не слышал. Эти голоса звенели как хрустальные воды горных ручьев, наполняя пределы церкви звуками необычайной чистоты. Они звучали тонко, но в то же время были исполнены величия и удивительной нежности. Следовало признать, что при отборе певчих господин директор руководствовался не только собственной прихотью.

Я чуть подался вперед и вслушался, пытаясь определить, из чего же состоят их голоса, но у меня ничего не вышло. Я убедился, что голоса пусты. Именно так, святой отец, это божественное пение не таило в себе ничего, кроме пустоты. Вы не поверите, отец Стефан, но голоса особого хора являли собой абсолютное ничто! Я не мог разложить их на составляющие, потому что в них не было никаких субстанций. На мгновение мне показалось, что наконец я отыскал тот самый звук, которого недоставало в моей коллекции, но эта мысль сменилась другой, одинаково поразившей и ужаснувшей меня: их голоса были мертвы. Воистину, отец, так могла звучать только смерть.

Я был так ошеломлен своим открытием, что не заметил, как кто-то подкрался ко мне со спины. Я обернулся и вздрогнул. На губах замер, но так и не сорвался крик: всего в двух метрах от меня стоял Красавчик Франц. Впервые я видел его при свете дня. Он был ужасен: под паклей сальных волос бугрился шишковатый череп, покрытое множеством шрамов и гнойных пятен лицо являло собой вершину человеческого безобразия. Правый глаз, лишенный века, казался в два раза больше, чем левый, будто Творец впотьмах ошибся и вставил горбуну глаз другого человека. И этим глазом он смотрел на меня так, будто я был его желанной добычей. Я замер на месте и почувствовал, как по всему телу разливается мертвенное бессилие.

С привычным урчанием он замахнулся гнилой тростью и начал охаживать меня по щиколоткам и почкам. Боль вывела меня из оцепенения. Я встрепенулся и бросился бежать по направлению к главному корпусу, Красавчик Франц припустил за мной. Несмотря на свой горб, он бежал с невероятной скоростью, но в конце концов я забежал за ограду и смешался с толпой учеников. Обернувшись, я убедился, что Красавчик Франц больше не преследует меня. Но каждой клеткой своего тела я ощущал на себе его взгляд, полный звериной злобы.

16

Ночью разразилась гроза. Ночной лес стонал и выл. Раскаты грома и всполохи молний прогнали сон, и в нашей комнате воцарился хаос. Все началось с того, что кто-то украл у соседа подушку. Между ними завязалась драка, к ним присоединились еще двое, потом четверо, потом шестеро… Через несколько минут вся комната стояла на ушах, забыв о том, что где-то неподалеку ходит Красавчик Франц. В воздухе, сотрясаемом ударами грома и детским гомоном, кружился белый пух.

Я поднялся с кровати, незаметно подкрался к Фридриху и ударил его подушкой, он ответил мне тем же. Мы начали драться, а потом упали и покатились по кровати. Я забрался к нему под одеяло. Его лицо оказалось совсем рядом. В этот миг я решил, что Фридрих будет моим, и поцеловал его. Да, отец, я поцеловал его прямо в губы. О нет, это был недружеский поцелуй: это был поцелуй подчинения, такого явного, что даже зов плоти отступал на задний план. Я задрал его ночную рубашку, сомкнул руки на его талии, и наши тела соединились в невидимом танце. Мы еще не достигли половой зрелости, но было очевидно, что до нее осталось недолго.

Никому даже в голову не пришло спросить, чем мы там занимаемся под одеялом. Крики заглушили наше учащенное дыхание, а сражение подушками скрыло нас от посторонних глаз. В том, что мы делали, не было ничего постыдного, но мы оба чувствовали, что переступили некую запретную черту. Перейдя через эту грань, мы попали в измерение, где мир вещей был над нами не властен. Наше взаимное влечение не принесло нам ничего и в то же время позволило почувствовать себя полноправной частью мироздания, ведь в любви к друзьям мы пытаемся обрести себя. Я закрыл глаза и услышал нежный звук, звук страсти, не плотской, а той, что предшествует зову пола, ангельской страсти. Любовь к Фридриху была подобна поискам совершенного звука. В ней не было ничего такого, чего бы я еще не слышал прежде, но, лаская Фридриха, подчиняя его себе, я чувствовал: цель всей моей жизни близка как никогда.

Пока я лобзал Фридриха, обхватив его руками и ногами, мое сознание воспарило вверх и отрешенно наблюдало за нами. Фридриху было страшно, он не мог понять природы внезапно охватившего его влечения. В его глазах я прочел немой вопрос: «Людвиг, за что ты презираешь меня?» А я не мог ответить, потому что единственный верный ответ имел привкус сумасшествия. Да и как я мог объяснить ему, что и я, и он, и все, что нас окружает, — частички великого поиска самого совершенного, самого чистого звука, без которого я обречен страдать до конца своих дней.

17

Первый день марта пришелся как раз на пятницу, и поэтому все совершенно забыли про экзамен. После испытания один из нас должен был перейти в особый хор, и в этот раз мне не составило особого труда угадать, на кого падет выбор. Фридрих! Еще во время построения я несколько раз поймал на нем пристальный взгляд господина директора. Выдержав ради приличия длительную паузу, господин директор произнес имя моего друга, и тот застыл посреди двора как живое изваяние.

Я не смог улучить удобный момент, чтобы поговорить с Фридрихом. Все произошло так быстро, что я не успел опомниться, а Фридрих уже отправился к особому хору. Я не верил своим глазам. Как я мог быть таким глупцом? Наверное, мой рассудок помутился. Ведь я один знал, что той ночью Фридрих обречен страдать. Я мог бы пойти в дом, где живет господин директор, и попытаться спасти Фридриха, но подозревал, что меня поймают прежде, чем я доберусь до южного крыла. Той ночью я не сдвинулся с места; я остался в постели, молился за душу моего бедного друга, страдал и умирал вместе с ним. О, отец, в ту ночь я возненавидел себя, возненавидел школу. Каждый крик, каждый стон Фридриха отдавался во мне его болью, его отчаянием в борьбе с неизбежным. И пусть в душе моей царил кромешный ад, я взял себя в руки и расщепил доносившиеся из окна крики на составные частицы. Я надеялся найти в звуках причину, их породившую, но у меня ничего не вышло. Но в одном я был уверен совершенно точно: мой друг уже никогда не будет таким, как прежде. Той ночью, отец, Фридрих навсегда утратил свою радость.

Всю ночь я не смыкал глаз. До сих пор я проявлял безразличие к странным порядкам, царившим в стенах Высшей школы певческого мастерства, и мое безразличие воздалось мне сторицей. Но на этот раз я не собирался сидеть сложа руки; Фридрих, мой лучший друг, бедный мальчик, чья вина состояла лишь в том, что он пожертвовал собой ради чести семьи, оказался в беде, и я должен был ему помочь.