Последний предрождественский шопинг прошел благополучно. Особенно для Патриции. Она чувствовала себя вполне сносно, гораздо лучше, чем могла бы после вчерашнего. Пришлось долго искать нужные маме оливки — самые крупные, обязательно с косточкой и обязательно в стеклянной банке. С остальными продуктами в списке было гораздо легче.
Патриция испытывала приливы детского мироощущения. И двадцать лет назад они с мамой обязательно докупали что-то в последний момент… Наверное, большие праздники так проходят для всех.
— Патриция! — Ее догнала Кэтрин. Она надела клетчатое короткое пальто, коричневый берет и длиннющий шарф. Толкая перед собой тележки с едой, они выглядели, как участницы какого-то странного марафона. — Ты не обиделась на меня за вчерашнее?
— Нет, а стоило? — улыбнулась Патриция. Она пребывала в благостном расположении духа.
— Я подумала, что, наверное, зря пристала к тебе с интимными вопросами…
— Если ты так быстро осознаешь свои ошибки, у нас есть шанс подружиться. Не бери в голову.
— Ладно. У меня еще французские булки.
— Это два раза свернуть направо.
— О’кей.
А все-таки она славная, подумала Патриция.
На кассе они оказались рядом.
— Патриция…
— Можно Пат.
— Пат, я хотела спросить… Как у вас в доме одеваются для встречи праздников?
— Красиво, — ответила Патриция, подумав.
— Вечернее?
— Ну да. А что?
— Я взяла с собой несколько нарядов. Прости, но ты не поможешь мне выбрать? Боюсь выглядеть нелепо…
— Без проблем.
Дома Патриция предоставила остальным возможность разбирать сумки с продуктами, а сама поднялась в свою комнату, чтобы отдохнуть. По счастью, Эрик не встретился ей в коридорах родного дома.
Как выяснилось, к обеду ждали семью какого-то папиного делового партнера, и Патриция поняла, что нужно набраться сил, дабы блистать перед этими людьми. Если перед ними нужно блистать.
Простая радость при виде широкой кровати подсказала ей, что нужно поспать. Хотя бы часок. Или полтора.
Когда она проснулась и посмотрела на часы, то ее пробрал легкий ужас от ощущения нереальности: четыре пятнадцать. Никто не приехал? Ее не позвали? Во всяком случае, спускаться сейчас было бы вызывающе некрасиво. Больная — значит, больная.
Она приводила себя в порядок, когда вспомнила о просьбе Кэтрин. Что ж, помочь ей — совсем не сложно, если только все ее наряды не разукрашены перьями и узорами из наклеенных блесток. Интересно, Кэтрин сейчас внизу или в спальне?
Она вышла из комнаты. Кэтрин и Алекс занимали комнату дальше по коридору, напротив комнаты для гостей, где поселился Эрик. Патриция очень хотела, чтобы он не встретился ей на пути.
Сделав несколько шагов по мягкому ковровому покрытию, в котором утопали острые каблуки, она услышала голоса. Мужской и женский. Из комнаты Эрика.
Эрик и Кэтрин.
Патриция никогда не страдала любопытством. Подслушивать считала ниже своего достоинства. Она уже развернулась, чтобы уйти и дать друзьям посекретничать, но что-то заставило ее остановиться.
— Ты… ты же один такой во всем мире! У меня никого нет ближе тебя, и это ужасно, Алекс, он…
Вот это да! «Один во всем мире», «никого нет ближе»… Патриция испытала приступ возмущения. Это что же получается…
Она, осторожно ступая, двинулась назад, туда, где лежала на полу полоска света из-за неприкрытой двери.
— Кэтрин…
— Я иногда спрашиваю себя: а почему именно так? Зачем происходит то, что происходит? И что я делаю в этом доме?! — Кэтрин всхлипывала.
— Успокойся, малыш, ну же…
В щелку было видно огромное зеркало. А в зеркале отражались они. Он держал ее в объятиях. Он гладил ее по волосам и по плечам. Так не прикасаются к другу. То, что между ними, гораздо глубже…
Патриция замерла, пораженная.
— Нет, нет, нет! Ты не понимаешь! Я смотрю на тебя, в твои глаза, и мне тогда кажется, что все неправильно! То, что ты и я…
Любовники.
Это слово упало на Патрицию, как обух топора.
— Малыш, я тебя больше всех на свете…
Он наклонился к ней совсем близко. Патриция сдержала стон боли и гнева. Не стала слушать дальше. Зажала уши руками. Последнее, что она видела в зеркале, — как Эрик целует руки Кэтрин.
Подонки.
Патриция добрела до своей комнаты, держась за стену рукой. Несколько шагов дались ей труднее, чем путь в десять миль по скалистой местности. Ее разрывало от возмущения и обиды. От собственной слабости и бессилия хотелось плакать.
Так. Плакать она не будет. Спокойно.
Может, вернуться и устроить скандал? Вышвырнуть эту девку из дома немедленно? Или привести Алекса, пусть полюбуется…
Нет. Родители расстроятся. Алекса это убьет. Рождество, черт бы его побрал!
Сволочь. Мерзавец. Негодяй! Приехал в дом школьного друга, чтобы спать здесь с его невестой? Любовь у них, значит? До гроба? Та самая, которая не знает никаких моральных границ?
А она-то, дура, поверила, что ему на нее не наплевать! Такой обаятельный, такой замечательный…
Все — ложь! Одна большая, гнусная, гадкая ложь! И она, Патриция, нужна была этим двоим для отвода глаз. Какой кошмар! Ее использовали, как куклу, а она развесила уши и растаяла! Решила, что солнышко выглянуло! А это была простая электрическая лампочка…
Не прощу. Убью. Распну. Уничтожу! Патриция мерила комнату шагами, как голодный тигр — опостылевшую клетку. Не сейчас. Завтра. Пусть это будет последний счастливый день. Бедный Алекс!
Патриция не сдержалась и метнула в стенку маленькую дымчатую вазочку, привезенную когда-то из Европы.
Ничто не изменилось. Она все так же ему не нужна. Он не просто ее не заметил. Посмеялся над ней. Но она уже не влюбленная школьница. У Патриции выросли острые зубы. И крепкие когти. Как же больно ему будет платить по счетам…
6
Можно будет установить за ними слежку. Вычислить, когда они уединятся, и привести Алекса. Или подослать маму с тетей Кэт. Для скандала лучшего персонажа, чем тетя Кэт, не найти.
Патриция сидела в своей комнате, пила кофе — он всегда помогает думать — и строила планы. В трюмо отражалось ее побелевшее, холодное лицо, будто вырезанное из металла. Красивая, но очень злая маска. Даже ей самой неприятно было встречаться со своим отражением взглядом.
Она накрасила ногти кроваво-красным лаком. Это означало, что Патриция собирается на битву.
Постойте-ка. Если тетю Кэт — то она сама окажется незадействованной в наиболее интересном эпизоде. Не подойдет. Она сама всадит Эрику нож — нет, не в спину, а куда-нибудь под сердце — чтобы посмотреть ему в глаза, когда он будет падать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});