Читать интересную книгу Октябрь семнадцатого (ноябрь 2007) - журнал Русская жизнь

- Застрельщиками этой революции были больные?

- Нет, ими стали работники, обслуживавшие отделение буйнопомешанных. К тому времени там содержалось еще и большое количество преступников. Началось все с требований улучшить питание. А когда врач, одновременно заведовавший хозчастью, посетил их, служители выпустили на него самых невменяемых, и они его сильно избили.

После этого служители отменили всех докторов и выбрали из своей среды новых. Совершенно дикая история. Они послали телеграфное сообщение в Петербург, и там одна газета, по-моему, «Новое время», написала, будто три тысячи сумасшедших идут на город, и Казань в панике.

Конечно, это был вздор, никуда они не шли, но властям после таких известий надо было что-то делать. Комиссар Временного правительства, председатель Совета безопасности Плотников спрашивал меня: мол, не войска же посылать усмирять сумасшедших? Я ответил, что никаких войск не надо, я сам поеду. «Но вы кого-то возьмете с собой?» - «Нет, это только испортит дело. Я поезду один, мне только нужен экипаж и кучер. Самое здесь главное - не вызывать нового возбуждения». Подъехал на экипаже, вылез. Кучера оставил за пределами, вошел, попросил мне указать, как пройти в отделение буйнопомешанных. Входит человек, без сопровождения солдат или полиции, как там ожидали - это сразу произвело большое впечатление. Глава восстания, по фамилии Павлов, меня встретил вполне вежливо. Я сказал, что ничем им угрожать не буду, хочу мирно поговорить.

Я ему сказал: «Вы не поняли положения. Сейчас действительно проводятся выборы. Но не такие, когда в каждом учреждении, на каждом предприятии вы сами выбираете начальство. Выбирают депутатов в Совет рабочих депутатов, где принимаются нужные решения с вашим участием. Вам надо восстановить порядок и вместо того, чтобы самим выбирать докторов, вы должны выбрать представителей в Совет рабочих депутатов, где вы свои пожелания изложите, и будут приняты меры».

Ему это все очень понравилось. Бунт кончился. Но без Совета ничего нельзя было сделать.

- Вы могли бы рассказать, какие еще конкретные проблемы вам приходилось решать как товарищу председателя Совета и председателю Комитета общественной безопасности?

- Один эпизод произвел на меня очень сильное впечатление.

Приходит какая-то дама, вполне прилично одетая, если не интеллигентка, то полуинтеллигентка, явно с гимназистским образованием. Приходит по делу. Я ее принимаю:

- Сударыня, в чем дело? - Видите ли, мой муж, капитан армии, сейчас находится со своей частью в Рыбинске. Вот я узнаю, что там он завел себе любовницу. - Что, он перестал вам помогать, вы остались без средств? - Нет, в этом отношении все хорошо, он регулярно мне посылает деньги, так что я могу жить. - Так в чем же дело, чего же вы хотите? - Я хочу, чтобы вы приказали моему мужу оставить свою любовницу и вернуться ко мне. - Извините, но этого мы сделать не можем. И тут она произнесла фразу, которая врезалась в мою память: - Какая же вы власть, если вы даже этого не можете!

Наверное, на моем месте большевистский председатель Совета сказал бы: сударыня, пошлем телеграмму вашему мужу - «Бросить любовницу!» Мы этого сделать не могли. У нас были другие понятия. Нам на смену пришла власть, которая могла все обещать, не думая о том, выполнит или нет. Власть, которая с самого начала понимала, что может держаться только на принуждении. Из урока Великой французской революции вытекает, что новая сила должна создать слой людей, лично заинтересованных в ее существовании (что, опять-таки, сделали большевики в России и фашисты в Италии). Людей, которые чувствовали бы, что их судьба связана с судьбой этой власти, и осознавали бы безусловную необходимость эту власть защищать.

Расскажу один случай - и драматический, и совершенно юмористический одновременно. Октябрьская революция началась в Казани приблизительно за две недели до восстания в Петрограде. В Казань был отправлен офицер пулеметной роты, фамилию его я не очень помню - кажется, Павлов или Ершов (его полное имя можно найти в большевистских хрониках). Он был из части пулеметчиков, которую раскассировали ввиду ее большевистского настроения. Офицеров и солдат распределили по другим частям, и этого Павлова направили в Казань.

За какой- то проступок его посадили под арест на гауптвахту. Он там сидел некоторое время, а потом изъявил желание помыться. Полагалось, что в баню он должен был идти в сопровождении другого офицера. Он говорит: «Такое неприятное положение, что вы будете сидеть и смотреть, как я моюсь. Я вам даю честное слово офицера, что из бани вернусь на гауптвахту». Конвоир этому поверил. Однако вместо того, чтобы вернуться на гауптвахту, арестант бежал после бани в одну из казарм, где находились замерзшие в тылу солдаты, и оттуда пустил по городу маленькую листовку: «Кто хочет заключения мира, приходите такого-то числа на митинг на Арском поле». Арское поле было на самом краю города. И вот я вас уверяю -действительно были люди, которые думали, что в этот день на Арском поле будет заключаться мир. И там собралась большая толпа. Мира там не заключили; публика главным образом состояла из солдат, которые по результатам митинга приняли какие-то резолюции, где грозились захватить власть. Так в Казани возникла предварительная Октябрьская революция, которую возглавляли офицер Павлов-Ершов и еще один, латыш по фамилии Грацис, неизвестно когда и зачем прибывший в наш город.

Большевистская организация в Казани не только ничего не знала об Арском митинге, но даже не имела понятия, являются ли эти вожди большевиками. Большевистский комитет послал своих представителей, в числе прочих, и ко мне, поскольку я оставался товарищем председателя Комитета общественной безопасности. Они сообщили мне, что их организация ничего общего с солдатским бунтом не имеет и потребовали арестовать провокаторов Грациса и Павлова-Ершова. Я им поверил - эти двое, несомненно, были провокаторами.

Словом, дело приняло такой серьезный оборот, что командующий войсками, по соглашению со мной, решил отправить экспедицию, чтобы навести порядок в гарнизоне. Экспедиция была встречена артиллерийским огнем (разведки тогда не было, и мы не знали, что бунтовщики поставили на большой дороге четыре орудия). Командующие офицеры совершенно растерялись и повернули назад, а восставшие стали обстреливать город. Это было, кажется, за два дня до переворота в Петербурге.

Я в тот момент находился в так называемом «дворце» - на самом деле это был многоквартирный дом, где жил командующий войсками округа полковник Архипов. Блестящий офицер, командовавший на фронте с большим успехом дивизией, не мог ничего другого, кроме как метаться по комнате и повторять все время: «Этого я не могу понять! Русские войска обстреливают русский город! Я этого не могу понять!» Неожиданно к нему явилась делегация большевиков и предложила вести переговоры о перемирии. У нас с командующим состоялся такой диалог:

- А, значит, большевистская делегация выступает как представитель восставших? - Во всяком случае, они связаны с ними, хотя за несколько дней до этого требовали их ареста. - То есть, по всей вероятности, они начали устанавливать какие-то контакты? - Очевидно, получили из Петрограда известие, что там дело начинается. Так я думаю. И они предложили перемирие, говорили, что восставшие пообещали им остановить военные действия, но при условии, что вы не будете предпринимать ничего против них.

Полковник Архипов на это согласился, перемирие было подписано, а через час или два канонада возобновилась. Тут уж возникла полная паника, и продолжалась она, пока не пришло сообщение из столицы, что власть перешла к Петроградскому съезду Советов. Сопротивление кончилось, больше ничего сделать было нельзя. Оставалось только спасаться, что было не очень легко.

Меня спрятали в татарской части города, откуда я осуществлял политическое и военное руководство сопротивлением. Там я прожил больше недели, отпустил бороду, а потом уехал сначала в Москву, где тоже шли бои… А потом в Петроград.

Позже я узнал, что образовавшаяся в Казани Чрезвычайная комиссия заочно приговорила меня к смертной казни. Мне ничего не оставалось, как уйти на осадное положение и жить по чужому паспорту. Причем я подумал, что никому не придет в голову, что русский православный человек возьмет себе паспорт на еврейскую фамилию - так я стал Абрамом Яковлевичем Вульфовым. Паспорт был не очень удачный: в нем стояло указание на особую примету - сломанную левую ключицу, а у меня она была в полном порядке. Тем не менее его подлинность была безупречна: когда я позже был арестован и провел около четырех месяцев в большевистской тюрьме, никому из следователей и в голову не пришло проверить мои особые приметы. Так я и вышел из тюрьмы Абрамом Яковлевичем Вульфовым.