Читать интересную книгу Заговор против террора - Алекс Маркман

— Ура! — закричал Гриша, поднимая рюмку водки. — Осталось только сделать Кириллу обрезание, но сейчас специалистов этой профессии не осталось, так что ты, Кирилл, в безопасности.

— Не соглашайтесь, Кирилл, умоляю вас, — послышался с другого конца забавный женский голос, и комната сотряслась от смеха.

— Она актриса из еврейского театра, — шепнула Софа ему в ухо, и прыснула.

— Не обращайте на этого безобразника внимание, Кирилл, — сказал Шигалевич, накладывая себе в тарелку закуску. — Он сам-то необрезанный еврей, если вы позволите мне раскрыть семейную тайну. Выпьем лучше за тридцатилетие этого оболтуса. — Он кинул на сына влюбленный взгляд, поднял бокал с вином, и все с криками к нему присоединились.

В следующий миг в комнате стало шумно и весело. Остряки пытались перекричать друг друга, и порой у собравшихся даже хватало терпения, чтобы дослушать шутку до конца, после чего неизменно следовал взрыв хохота.

Софа приблизила губы к уху Кирилла.

— Эти русские люди, на которых ты обратил внимание, из бывшего института Варги, — сказала она. — Институт прекратил существование, и потому они сейчас без работы. В этом институте был цвет экономической мысли страны. Гольдштейн — видишь, рядом с Шигалевичем сидит, — утверждает, что это по инициативе Сталина их закрыли.

Кирилл знал о разгоне института из газет. Не ясно было, то ли ученые этого института просто ошибались, то ли умышленно насаждали чуждые основам социализма идеи. Однако основной мотив газетных кампаний был предельно ясен: в этом институте большинство были безродные космополиты, а по-простому евреи. Доверять экономическую науку такому сборищу нельзя.

Кирилл посмотрел Софе в глаза. От их возбужденного блеска стало тепло в груди. От волнения он залпом выпил рюмку водки.

Никуда не годится, сказал он сам себе. Выполнение задания шло вкривь и вкось. Он чувствовал, что тонет в любви, не может противостоять своим чувствам, а Софа явно давала понять, что отвечает взаимностью. Вот-вот все взорвется неуправляемой страстью, и тогда.

Только вчера был разговор со Щеголевым на явочной квартире. Поскольку круг знакомых Кирилла нарастал, как снежный ком, решено было ему больше не появляться на Лубянке, чтобы не быть случайно замеченным кем-то из новых знакомых.

Кирилл стал просить Щеголева перевести его в следственный отдел.

— Я с детских лет мечтал быть следователем, убеждал начальника Кирилл. — Я знаю, что на Лубянке в следственном отделе работает много людей, у которых формально нет образования.

— Чем тебе не нравится оперативная работа? — спросил Щеголев.

— Не обнаружил я до сих пор ни одного врага народа, — разочарованно проговорил Кирилл.

— Ты собрал огромное количество ценной информации, — похвалил его Щеголев и одобрительно похлопал по плечу. — Мы сейчас уже знаем имена и адреса тех, кто имеет отношение к членам ЕАК, и даже более — тех, кто работает в важных государственных организациях, оставаясь в дружбе с подозрительными лицами.

Кирилл пожал плечами. Впервые у него промелькнула мысль, что начальник говорит чушь.

Я не увидел среди них врагов народа, — тихо повторил Кирилл. — То, что кто-то что-то не так сказал.

— Это важно, — возбужденно прервал его Щеголев. — Высказывания против советской власти — это враждебный акт. Это — верхушка айсберга, под которой скрывается враг, и наша задача — докопаться до сути его враждебной деятельности. Кстати, не завел ли ты амурные дела с какой-нибудь евреечкой?

— Нет, — решительно соврал Кирилл.

— А есть какая-нибудь на примете? — Усмехнувшись, Щеголев бросил на него проницательный взгляд. Кирилл отрицательно покачал головой, а Щеголев продолжал. — Бывают среди них о-го-го! Была у меня одна Сарочка, ух, как поддавала. А ты закрути амуры с одной такой, всегда полезно, будешь еще больше выглядеть своим.

— Мне бы в следственный..., - напомнил ему свою просьбу Кирилл.

— Посмотрим. Пока продолжай расширять связи и писать отчеты. Начальство довольно нашей работой.

Софа потянула Кирилла за рукав, вернув его к реальности.

— Я предлагаю выпить за образование будущего государства Израиль, — провозгласил тост Гриша.

— Ты сионист, Гришка, — сказал кто-то с мягким укором.

— Да, можно сказать, сионист, — согласился Гриша. Речь его замедлилась, а щеки от водки раскраснелись. — В конце концов, когда это государство образуется, не будет больше безродных космополитов. Хотя бы теоретически у них будет родина.

В комнате стало шумно от споров. Заговорили почти все одновременно. Гриша уставился на Софу с пьяной нежностью, отчего лицо Кирилла свело судорогой ревности.

В следующий момент у него отлегло от сердца; Софа, подняв стакан с водой, смотрела на Кирилла своими блестящими, темными глазами. Она никогда не пила алкоголь, не выносила даже запаха его.

— За нас с тобой, — нежно сказала она, и коснулась коленом его ноги, возможно случайно, но его воображение сразу же заработало. Он унесся из реальности шумной компании к себе домой, где он, с обнаженной Софой в объятиях, под приглушенную музыку радиолы, бормочет ей нежные слова, и она отвечает ему тем же, и легонько треплет его волосы, даря долгие, до боли сладостные поцелуи. Вдруг, как будто издалека, до него донесся обрывок разговора.

— С образованием государства Израиль все изменится, Арон, — говорил Гольдштейн, наставив указательный палец на Шигалевича. — Не может быть иначе. У меня есть сведения, что от нас идет огромная помощь евреям Палестины. После победы в войне, надеюсь, они победят, — установятся дипломатические отношения с Израилем, и тогда неизбежно изменится отношение и к нам, и к Западу, и вообще..

Оказывается, пока Кирилл пребывал в мире любовных фантазий, монолог Гольдштейна стал наполнился действительно интересными высказываниями, и Кирилл мысленно отругал себя за то, что пропустил его начало.

— Исак, Исак, — с укоризной прервал Гольдштейна Шигалевич, жестом отмахиваясь от аргументов собеседника, как от жужжащей над ухом мухи. — Всемирно известный ученый, а наивный, как ребенок. Вот уж справедливо сказал Наполеон: от великого до смешного — один шаг. Могу к этому добавить, что ты его сделал.

— Кто дал тебе право так безапелляционно судить, не прибегая ни к каким доводам, — стал горячиться Гольдштейн, всерьез обидевшись. — Давай рассуждать логически.

Шигалевич резко прервал его.

— Сложность жизни заключается не в том, чтобы объяснить, как она должна быть устроена логически, а в том, чтобы понять, почему все идет против логики. Не на здравом смысле мир держится и управляется. Не видишь, что ли, что наше правительство — это правительство ненависти, ненависти ко всем.

Шигалевич говорил слегка заплетающимся языком, зло уставившись на Гольдштейна и тыча пальцем в пол, как будто указывая на место, где правда зарыта..

— Ты смотришь на меня, как на представителя власть предержащих, — пожаловался Гольдштейн.

— Оно считает своими врагами всех, — продолжал Шигалевич. — Свой народ — это враги внутренние. Все народы за пределами — враги внешние. С их точки зрения это справедливо, потому что их ненавидят все, кто хоть сколько-нибудь понимает в политике. Иначе и не может быть. Потому что те, кто во главе.

Внезапный взрыв смеха и последовавший за ним громкий, возбужденный разговор заглушили речь Шигалевича. Но в ушах Кирилла продолжали звучать его слова. Как Шигалевич может такое говорить? Ведь всем известно, что капиталисты хотят погубить первое в мире государство рабочих и крестьян. И также известно, что они засылают массу шпионов и диверсантов, чтобы подорвать страну изнутри. Шигалевич, несомненно, враждебно настроен к нашему строю. Он, вполне возможно, работает как вражеский агент, используя свои связи с ЕАК.

— Ты меня не слушаешь, Кирилл. — Сказав это, Софа потянула его за рукав, возвращая его внимание к себе. Она чуть сильнее прижала колено к его ноге.

— Извини, я пропустил. Шумно очень. Что ты сказала?

— Я спрашиваю, твоя мачеха пишет тебе?

— Да. Я, правда, никогда не называл ее мачехой. Для меня она мама. Ни она, ни мой приемный отец никогда не скрывали, что я — неродной их сын. Оно и бесполезно было, ибо услужливые соседи не забывали напоминать мне об этом, как будто по секрету. А у тебя родственники есть?

— Есть. У меня тетка в Ленинграде. Но я с ней почти не общаюсь. Она утверждает, что родственники должны жить на расстоянии, потому что такова природа родственных связей: чем длиннее расстояние, тем крепче родственные узы.

Он положил руку на ее ногу повыше колена, и сквозь мягкую юбку ощутил волнующее тепло ее тела. Она покрыла своей ладонью его руку и слегка сжала ее. Интимность этой тайной ласки под столом в присутствии ничего не подозревающих людей создало атмосферу заговора влюбленных. От Софиного молчаливого, тайного, и оттого еще более откровенного согласия молоточки счастья застучали у него в висках. Хорошо бы, подумал он, взять ее сейчас на руки, как ребенка, и понести по городу, и чтобы она, обняв его за шею, мурлыкала что-нибудь на ухо.