Читать интересную книгу Верен до конца - Василий Козлов

О чем только не говорилось на шумных собраниях, которые устраивала комсомолия! Мы обсуждали, как работают наши ребята в мастерских, в подшефных селах, какими должны быть отношения в новой, советской семье. Допустимо ли в наше время иметь золотые зубы, поскольку золото — признак буржуазности? Имеет ли право девушка носить перстень, а парень — галстук? Не мещанство ли это?

Театров или кино у нас тогда не было. Откуда им взяться на железнодорожном узле или в таких деревушках, как Заградье, Малевичи? Но везде говорили о просвещении населения. Да и нам самим хотелось жить культурно. И вот в это время расцвела самодеятельность — «Синяя блуза», постановки революционных пьес. В то время не пойдешь в местком или сельсовет, не скажешь: выделите деньги на стулья, на занавес, на костюмы. Мы все хорошо знали: лишних средств для нас у республики нет. Сколько безжизненных паровозов еще стояло на «кладбищах», в тупиках около депо. Еще многие пути надо было восстанавливать. Сколько забот было у государства — возродить заводы, транспорт, дать деревне плуги, гвозди, ситец! Для клубов, народных домов, изб-читален средств оставалось совсем мало.

Накануне одного из «святых» праздников наша комсомольская ячейка решила провести диспут и поставить антирелигиозный спектакль. В качестве реквизита наши ребята взяли из церковной сторожки старый поповский подрясник — «напрокат». Зрителей в клуб, или, как тогда говорили, в нардом, собралось уйма, конечно, в основном молодежь.

Узнав о предстоящем спектакле, церковный староста поднял скандал и пошел жаловаться на наше «самоуправство» в сельсовет. Возглавлял сельсовет тогда наш дружок, толковый грамотный комсомолец Гриша Бойкачев.

— Что будем делать, Василий? — спросил он меня.

— Семь бед — один ответ, — махнул я рукой.

— Значит, кроем дальше?

И пока церковный староста обивал в Совете пороги, наши артисты все-таки выступили на сцене. Роль попа исполнял здоровый краснощекий комсомолец Яша Хромов. Он прыгал по дощатым подмосткам, тряс косичкой, сделанной из пеньки, говорил дребезжащим козлиным голосом, дико вращал глазами и вызвал у зрителей много смеха и аплодисментов.

Сразу после спектакля мы отнесли подрясник в сторожку.

В награду за свой бескорыстный труд мы получили не только аплодисменты. Богомольные женщины, особенно старухи, на улице встречали нас осуждающим взглядом, посылали вслед проклятья.

Церковники пожаловались на вожаков ячейки, и секретарь Жлобинского райкома партии, бывший путиловский рабочий Зеленковский, крепко взгрел председателя сельсовета Григория Бойкачева как «официальную власть». Комсомольцам пришлось собирать закрытое собрание, перестраивать работу.

В клуб на наши спектакли художественной самодеятельности, на модную тогда «Синюю блузу» захаживало все больше и больше народу. Постепенно потянулись на огонек и те, кто прежде стеснялся или боялся запрета домашних.

Весной комсомольцы окрестных деревень запахали на землях малевичского попа «ленинскую десятину», засеяли ее овсом. На вырученные с урожая, деньги они купили грим, книги для своей библиотеки, а также буквари, по которым решили учить неграмотных.

В 1924 году я женился.

Еще в школе со мной училась односельчанка Фрося Бойкачева. Я и не заметил, как она выросла. Потом мы стали «гулять» и наконец решили пожениться. Парень я уже был совсем взрослый: двадцать один исполнился. В наших краях, да и вообще в деревне женятся куда раньше. Иного, чтобы «не забаловал», родители засватают в шестнадцать-семнадцать лет. Попу долго ли? Пропел «Исайя, ликуй», обвел вокруг аналоя и — прощай жизнь холостяцкая!

Мать моя не возражала, даже обрадовалась: давно, мол, подоспела пора. Фросю Бойкачеву она знала, девушка была ей по душе. «Места в хате хватит», — сказала она.

Хуже обстояло с родителями Фроси. Они были середняками, побогаче нас и, видимо, не хотели отдать свою дочку голи перекатной, «Луговцову». Главное же, им не понравилось то, что я комсомолец, безбожник. Тут уж в борьбу за наше счастье вступила сама невеста. Характером Фрося была бойкая, дома она заявила, что, кроме меня, ни за кого не пойдет. И хотя мать ее плакала, а отец грозился взять вожжи и отходить как следует строптивую дочку, Фрося стояла на своем: мол, тогда убежит из дома. И Бойкачевы уступили. Мать только в сердцах сказала: «От Васьки своего понахваталась? Венчаться в церкви, иначе прокляну».

Фрося прибежала ко мне в слезах. Она отлично знала, что я, комсомолец, не мог идти к аналою, да и не хотел.

— Чего ты боишься? — спросил я Фросю. — Не веришь?

Она молча мяла в руках расшитый носовой платочек.

— Не о себе я, Вася. Матери кровная обида. Да и люди как посмотрят. Может… согласишься?

— Пойми ты, шептаться будут лишь те, кто спиной к новому стоит. Церковь — это вчерашний день. Может, вместо кооператива к лавочнику Менделю снова станем ходить? Вместо волостного совета старшину, урядника примемся искать? Нет, Фрося, оглядываться назад нечего.

На глазах Фроси блестели слезы, но она улыбнулась и в знак согласия крепко сжала мою руку.

Все мы, таким образом, уладили, и только не мог я с одной задачей справиться: раздобыть на свадьбу приличные брюки.

Пришлось обратиться к друзьям.

— Выручайте, ребята, — попросил я, стараясь взять шутливый тон. — Первая красная свадьба в деревне. Надо бы в новых штанах показаться.

— Да уж ради такого дела! А поднесешь чарку?

— Пьянства разводить не будем, но постараемся, чтобы горло не было сухим.

После регистрации брака в Малевичском сельсовете мы устроили комсомольский вечер.

В поселковый клуб — дом бывшего попа — народу набилось битком. Пришли не только наши комсомольцы, но и много любопытной молодежи. На всех лавках полно. Потихоньку семечки лузгают, перешептываются, смеются — и все смотрят на «молодых». Всю округу интересовало, какая же она будет, первая комсомольская свадьба без попа?

Мы с Фросей сидели под развернутым кумачовым знаменем, и не знаю, кто был краснее: знамя или мы с ней. Я старался выглядеть гордым, смелым, как и подобает передовому рабочему парню, который отбросил все предрассудки. Фрося тоже крепилась, но временами на нее было жалко смотреть: она то вспыхивала, то обмирала, и я чувствовал, как дрожит ее рука. Я всячески пытался приободрить ее, шептал что-то веселое на ухо.

Пожилых в клубе было мало. Только на минутку заглянула моя мать. О Фросиных родителях и говорить, нечего — не пришли.

Помещение клуба украшали лозунги о новом быте, красные полотнища, еловые ветки. На столе стояли букеты полевых и садовых цветов. Поблескивал стеклом графин с чистой водой и стакан — их всегда ставили для ораторов, но тут они, возможно, должны были намекать на то, что жить мы должны в полной трезвости и пить только колодезную воду. По бокам от нас с Фросей сидели ее подруги, мои друзья — представители ячейки, профсоюза, из мастерских.

Поднялся секретарь ячейки, поздравил нас.

— Вы наглядно видите, товарищи, как полиняла старая жизнь. Вот они новые ростки. — И указал на нас.

Я постарался еще выше поднять голову и улыбнулся, точно меня должны были сфотографировать. Фрося, бедняжка, еще ниже наклонила голову и сидела ни жива ни мертва.

— Религия, она опиум, — продолжал секретарь, — и наш передовой комсомолец хороший слесарь Василий Козлов и его молодая жена не пожелали отравиться ею с первых дней. Мы верим, что они заживут дружно и у них не будет разных старорежимных склок, разных драк, а мир да лад… и поэтому пропадет угнетение женщин. Рабочий класс теперь обходится без попов и всевозможных культов, а кольца вообще буржуазный пережиток. Нам золота на пальцы не нужно. В будущем деньги вообще отменят, а золото пойдет коням на подковы.

Закончил секретарь свою речь такими словами:

— Раньше, когда из церкви привозили повенчанных и начиналась поголовная пьянка, все кричали «горько!». Мы же, товарищи, провозгласим молодым: «Пусть вам будет сладко!» Сладко, товарищи! Сладко!

Он налил из графина в стакан воды и выпил.

Послышался смех, все зааплодировали.

А я сидел и думал, что в кармане у одного из моих друзей припасены две бутылки водки. Стоит ли теперь их пить, может, это противоречит комсомольской свадьбе? Обещал ведь! И решил, что по рюмочке можно.

Председатель сельсовета мой дружок Гриша от местной власти и комитета комсомола поднес нам подарок — два отреза: Фросе на платье, мне на рубаху. Оркестр железнодорожников сыграл туш.

После нас поздравлял представитель профсоюза. Он тоже держал большую и торжественную речь и тоже сделал подарок. Передавая нам сверток, сказал:

— Тут и от нас что-то молодым. В кооперации подобрали. Посмотрите сами.

Среди общего оживления сверток развернули. Фросе там было готовое сатиновое платье, чулки, а мне брюки. Фрося принимала подарок, благодарила, все громко аплодировали, выкрикивали разные пожелания, а я подумал: «Вот спасибо! После свадьбы в собственные новые штаны наряжусь».