признавали многие ученые, — что культурная рожь когда-то возделывалась в этих местах, но потом была вытеснена более ценными культурами. Вавилов же обратил внимание на тот факт, что сорная рожь представлена здесь значительно большим разнообразием форм, чем культурная на полях Средней России. Если она действительно вытеснена, картина была бы обратная.
Каким же общим закономерностям подвержено проявление у культурных растений, в частности у злаков, разных признаков и свойств? Нет ли тут какого-то общего, выработанного природой порядка? Если это так, то нельзя ли все «зеленое царство» выстроить в некие схожие «ряды», которые можно назвать, к примеру, гомологическими? В правоте своих логических построений ученый все больше убеждался, знакомясь с результатами анализов овсюга и пшеницы, проведенных А. И. Мальцевым и К. А. Фляксбергером в Бюро по прикладной ботанике.
«Крышу мира» Вавилов покидал с сожалением и с каким-то «фаустовским» ощущением, что побывал в «алхимической лаборатории» природы, но не все здесь успел разглядеть и понять. Хотя стало вполне ясно, что здесь, высоко в горах, в полной изоляции от остального мира, сформировались свои, местные, формы растений: переносят резкие перепады температуры в течение суток, быстро развиваются, рано созревают. Великолепно царство горных ячменей и оригинальных Горохов, чина непривычно синяя, а семена ее — совсем мелкие и темные. Не означает ли все это, размышлял Вавилов, что Памир — своеобразный природный центр формообразования и формирования растений, их оригинального развития в течение многих тысячелетий?
Если это именно так, то на Земле могут быть и другие подобные центры формирования культурной флоры, которым можно дать более соответствующее их сущности название — «пекла творения». Где они еще могут располагаться? Сколько их всего? Об этом могли рассказать только исследования, подобные проведенным в Иране и на Памире.
Обратный путь с гор в Ферганскую долину оказался еще труднее и опаснее. Отвесные скалы, овринги и перевалы, подъемы и спуски, уже известные каравану экспедиции, изменились: дул свирепый зимний ветер, тропы и овринги покрывал глубокий с ледяной коркой снег.
Когда проходили берегом Пянджа, Вавилов не раз останавливал взгляд на его противоположном, афганском, береге. «Вот бы продолжить экспедицию туда! — думал он. — Там тоже «зеленые клады». Их тоже хочется раскрыть». На том берегу маячили сторожевые посты пограничников, путь пока был заказан. И открылся он для ученого лишь несколько лет спустя, после больших хлопот.
НА ВОЛГЕ, В САРАТОВЕ
Осенью 1916 года Николай Иванович вернулся в Москву, а в декабре выступил с докладом — о происхождении и развитии культуры ржи. Новая точка зрения была с интересом воспринята научной общественностью, однако особого внимания тогда к себе не привлекла: умы занимали другие проблемы и события, куда более злободневные и важные.
Вавилов собрал в Персии, Средней Азии и на Памире богатые коллекции, на кафедре частного земледелия в МСХИ расположиться с ними для изучения было негде. Поэтому Николай Иванович разбирал их у себя дома, на Средней Пресне, в своем флигельке. Но нужны были помощники — их ученый нашел среди студентов своего института и на Голицынских курсах, где вел занятия и читал лекции.
Александра Юльевна Тупикова, активно участвовавшая в этой работе, вспоминала: «Радушие, простота, жизнерадостность, хлебосольство Николая Ивановича создавали незабываемую обстановку… В то время я познакомилась и с родными Николая Ивановича, прежде всего с его матерью, Александрой Михайловной. Маленькая худенькая старушка в черном платке, гладко причесанная, с большим открытым лбом, черными густыми бровями и чудесными большими, лучистыми, полными жизни и ласково смеющимися глазами, всегда хлопотала по хозяйству, заботясь обо всем и обо всех… От нее веяло какой-то большой жизненной мудростью. Приветливо, дружелюбно, гостеприимно относилась она к сотрудникам, друзьям, знакомым Николая Ивановича, а вероятно, и вообще к людям. У Николая Ивановича в этом отношении было с ней много общего».
По вечерам, в минуты отдыха, сидя у печки и прихлебывая очень сладкий и крепко заваренный чай, Николай Иванович любил заглянуть в будущее, обрисовать своим молодым помощницам перспективы новых экспедиций. Почему бы путешествиям с научной целью не стать еще интересней?
Вставал вопрос о том, как и где лучше высевать коллекции, как размножать собранные растения. И когда летом 1917 года Николаю Ивановичу предложили на выбор кафедру и профессуру в Воронежском сельхозинституте или преподавание на сельскохозяйственных курсах в Саратове, он счел более подходящим для себя второй вариант: на Саратовской селекционно-опытной станции, которую организовал А. И. Стебут, можно было сразу высеять все коллекции, сделать наблюдения и провести анализы. И он поехал на Волгу.
В начале нового учебного года, в сентябре 1917-го, Николай Иванович выступил на курсах в Саратове со своей первой лекцией «О тех перспективах, в направлении которых мыслится работа современного растениевода».
— Мы не знаем как следует состава полевой культурной флоры, — говорил Вавилов, — в России так мало пока сделано в смысле изучения сортового состава возделываемых растений! Перед нами открывается возможность синтезировать растения по своему желанию.
Так он определил одну из основных целей науки: собрать все разнообразие культурной флоры земного шара, изучить сортовой состав каждого вида, научиться на этой основе создавать новые сорта и гибриды, приспособленные к условиям определенного района. Но для этого, предупредил ученый, нужны усилия многих и многих исследователей.
В истории человечества, отмечал Вавилов, можно выделить три фазы развития культуры, в том числе и земледельческой. Первым был «речной» период, когда по берегам крупных рек возникали и развивались земледельческие цивилизации, например месопотамская, египетская, китайская, индийская. Когда стали развиваться связи между ними, наступил второй период. В Европе примером может служить «средиземноморский» — в регионе Средиземного моря. С открытием Америки и налаживанием регулярных торговых путей из Европы в Индию и Китай начался третий, так называемый океанический, период…
В ту пору Николай Иванович был солидарен со взглядами Льва Ильича Мечникова, брата известного биолога, на этот процесс мирового развития, некоторые из этих мыслей он и постарался изложить в лекции. Спустя годы, развивая собственную теорию, он пришел к выводу, что в истории человечества существовал еще один период — очень длительный, который следует считать первым. А в сентябре 1917-го Вавилов стоял на пороге больших перемен в своих научных взглядах и в целом мировоззрения.
В приволжский город Николай Иванович приехал один: жена Катя сопровождать его в Саратов не захотела, отказалась. Почему? Не раз он размышлял об этом в часы перед сном у себя в кабинете за перегородкой: квартиры пока не было, и спал он здесь же. Еще до свадьбы она писала ему из Калужской губернии, куда была направлена на работу: «Ведь, право же, вполне искренне