ему удалось обнаружить еще одну причину возможных заболеваний: зерно местных пшениц было поражено грибом фузариумом, несущим опасность для здоровья и людей, и животных, в частности лошадей. Решили муку привозить свою — с Волги, Дона, Кубани. И овес для лошадей — тоже. Заболевания, так напугавшие командование, прекратились. Столь быстрого и простого решения этой проблемы никто не ожидал.
Воспользовавшись благосклонным к себе отношением, Вавилов попросил позволить ему провести в прифронтовой зоне еще некоторые ботанические исследования, то есть совершить небольшую научную экспедицию.
Экспедицию? Научную? В такой обстановке? И за чей, интересно, счет? Вавилов подтвердил: не на казенный счет, а на свои средства.
Удивительный, странный молодой человек! Идет война, а он — в научную экспедицию! Но возражать не стали.
Позже, в книге «Пять континентов» Николай Иванович вспоминал: «Закончив исследование в Северном Иране, мы решили организовать небольшую экспедицию в центральную часть Ирана, по направлению к Хамадану и Керманшаху. Время было самое удобное. Это был конец июня и начало июля, пора созревания и уборки хлебов».
По рекомендации консула Николай Иванович пригласил с собой переводчика — армянина, персидского подданного, сносно владевшего русским языком. Караван состоял из трех лошадей: на двух ехали Вавилов и переводчик, третья шла под вьюками.
Проезжали мимо селений, больше похожих на старинные крепости, защищенных стенами пятиметровой высоты, обособленных от мира. Уклад жизни — средневековый. Поля засеяны как будто знакомыми культурами, как и в России: пшеницей, ячменем, овсом, однако они не совсем такие. Чтобы уловить отличия, надо разглядеть, потрогать, отобрать пробные растения, и не только основного вида или разновидности той или иной полевой культуры, но и всех других, произрастающих с ней вместе. Сделать необходимые записи — и сопровождающие каждый образец, и в дневнике путешествия. Например такие: «В июне — июле воздух внутреннего Ирана наполнен приятным запахом персидского клевера шабдара, одного из наиболее распространенных кормовых растений Ирана. Огромные поля опийного мака чередуются с посевами пшеницы и шабдара».
Расчет на то, что внутри страны удастся встретить гораздо больше новых форм полевых культур, вполне себя оправдал: даже пшеницы становились все разнообразней. Пшеничные поля, засеянные какой-то невообразимой смесью разных хлебов с сорняками, перемежались ослепительно белыми и на редкость чистыми посевами опийного мака. В одном месте наткнулись на заросли дикого льна. У него уже поспели семена. Это была редкостная находка! Николай Иванович настолько увлекся, — а он все делал основательно, увлеченно и записи вел детально и подробно, несмотря на изнуряющий полуденный зной, сухой ветер, обдававший жаром, как из пылающей печи, и одуряющий пряный запах клевера шабдара, — что ничего вокруг не замечал.
Вдруг к ним подъехал казачий разъезд. Есаул взял под козырек, попросил предъявить документы, показать бумаги. Полистал дневник, записные книжки… Брови его взлетели вверх: многие заметки Вавилов делал по-английски, а справочники в планшетке вообще были английские и немецкие.
— Прошу за мной!
Вавилов предъявил открытый лист российского Министерства иностранных дел, которым его предусмотрительно снабдили в Москве, — никакого впечатления. За поимку немецкого шпиона командование сулило огромную награду — до тысячи рублей золотом! А тут какой-то странный тип сам идет в руки — не стреляет, не убегает. И вместе с ним еще один чудной…
Учинили настоящий досмотр — и сумок, и вьюков. Безукоризненный московский говор тоже ни в чем не убедил.
— Кто вы такой? — Есаул смотрел подозрительно и сурово. — Почему тут ползаете? Кто разрешил? Что высматриваете в расположении сторожевых постов?
Многочисленные образцы, пакеты с колосьями и метелками растений, мешочки с семенами внушали казакам еще большее подозрение.
— Что это у вас? — спросил есаул, указав на гербарные образцы.
— Гербарий…
— Гербарий? Все шпионы любят собирать гербарий, а еще любят ловить бабочек…
«Нас отвели в специальный клоповник, объявив немецкими шпионами, — вспоминал Вавилов. — Трое суток пришлось пробыть в заключении до выяснения телеграфным путем действительности наших документов».
После ответа из Петербурга их наконец отпустили. Вернули и все собранные образцы растений, перемешанные, перепутанные. Потребовалось немало времени, чтобы заново разобрать их, привести в порядок, правильно уложить и — двинуться дальше в путь.
ШУРИН РУССКОГО ЦАРЯ
Жара июльская нестерпима: как в банной парилке да еще под самым потолком. Обжигает и душит. Однако надо двигаться дальше. Но теперь, как ни странно, куда бы Вавилов с переводчиком ни прибыли, куда бы ни заехали, местные жители их стали встречать с особыми почестями и церемониями, произносить длинные приветствия. Переводчик переводил их с явным удовольствием.
Дальше — больше. До кишлака оставалось еще несколько верст, а их уже поджидали верховые. Потом гонцы мчались назад, оповещая жителей о прибытии дорогих гостей громкими криками и пальбой, а остальные всадники спешивались и падали ниц. Крайне смущенный этим, ученый останавливал коня и просил их подняться, но все было напрасно. И только после того, как он проезжал немного вперед, все вскакивали в седла и почтительно следовали за ним.
У въезда в кишлак толпилось все его население. Впереди на коленях — самые почтенные и богатые, за ними — все остальные. Дети облепляли карагачи, теснились на плоских крышах. И уже тянуло отовсюду вкусным дымком…
Утром провожали тоже всем миром, с низкими поклонами. Благообразные седобородые старики припадали к его пыльным сапогам, норовили поцеловать стремя.
— В чем дело? Почему они нас так встречают? — допытывался Вавилов у переводчика. Тот закатывал большие черные глаза, поглаживал тщательно подстриженную бороду и пояснял с улыбкой:
— Законы гостеприимства священны на этой земле, мой эфенди! Они счастливы принимать у себя такого почетного гостя!
— Ну какой я почетный гость? Объясните же вы им, наконец! — не выдержал однажды Николай Иванович. — Мне не нравится все это. За кого они меня принимают?
Толмач лишь укоризненно качал головой:
— Нельзя обижать добрых людей: они следуют заветам Аллаха, о эфенди!
И как ни протестовал ученый, его ласково брали за руки и вели в самый просторный дом, усаживали на самый пышный ковер, и уже дымились, исходя паром, блюда с пловом, горами высились лепешки, вазы были полны гранатов, яблок, винограда…
— Вот тебе и Персия! — с удивлением думал Вавилов. — Что делать? Хоть объезжай все селения стороной и ночуй в чистом поле.
…А пшениц тут было много. Попадались разные: мягкие и твердые, озимые и яровые, остистые и безостые, но подобной номеру 173 — ни одной. В надежде найти ее исследователь двигался все дальше и дальше. Ведь, по Линнею, вид есть собрание разновидностей, размышлял он. И если не удалось пока встретить темноколосой формы, может быть, где-то тут поблизости есть красноколосые или