рога. В этот раз гитлеровцы устроили настоящую охоту на животное. Они высыпали из траншеи, разбились на две группы и начали спускаться к ручью.
— Гляди, гляди! — крикнул Попенко. — Окружить Милку-разведчицу хотят.
— Да, решили взять силой, стервецы.
— И сейчас ничего не выйдет…
Однако «охотники» на сей раз оказались проворнее козы. Она спохватилась, да было поздно: двое, зайдя справа, отрезали ей путь к бегству. Милка-разведчица рванула от них назад и побежала к окопам пулеметчиков.
— Ай да Милка, молодец, к своим бежит!
— Знает, кто может выручить…
Немцы остановились. До них было метров сто пятьдесят. Один вскинул автомат, направил ствол на убегавшую козу. Но не успел дать очередь — пошатнулся и упал, сраженный кем-то из нашей траншеи. А коза, услышав выстрел, повернула в сторону и побежала вдоль траншеи, левым флангом подходившей к крайнему огороду.
В окопе пискнул зуммер телефона. Солдат-телефонист позвал Дронова. Звонил комбат Ольшевский.
— Кто стрелял? Почему нарушили приказ?
— Разберусь, доложу…
А в чем, собственно, разбираться? Коза стала общей любимицей, и не спасти ее было нельзя. Это он, видевший всё и чувствовавший настроение бойцов, по-человечески понимал. Но как объяснить по телефону, как передать то, что испытывал стрелявший из окопа… Боец был из расчета Бобаджанова. Дронов пошел по траншее к первому расчету, чтобы строго поговорить с нарушителем дисциплины. Но поговорить не успел. Со стороны противника ударили орудия и минометы. Дронов по опыту знал: минут через двадцать жди вражескую атаку. Надев каску, он пригнул голову и ускорил шаги. В окопе слева от станкового пулемета стоял наводчик первого расчета, а младший сержант Бобаджанов прильнул к «максиму» в готовности открыть огонь. Дронов видел спину Мирзо, его широко расставленные ноги твердо упирались в землю; каска, рама и щит словно сливались в крепкое, надежное целое.
«Сам решил стрелять», — отметил про себя Дронов. Но эта мысль не вызвала в нем недовольства. В решительные минуты он и сам бросался к пулемету и косил врагов. За своего ученика он был спокоен. Остановился возле Мирзо лишь на минуту. Тронул его за плечо:
— Мирзо, веди огонь в своем секторе и будь готов к отражению атаки из лощины, выше ручья. Видишь где?
— Вижу. Не пройдут фашисты, клянусь именем матери… Верите мне, товарищ гвардии младший лейтенант?
— Верю, Мирзо. И желаю…
Мирзо повернул голову к командиру. Лицо его было суровое, спокойное. Он знал, что сейчас должен сказать младший лейтенант, и закончил вместо него:
— …встретиться после войны.
— Да. И еще — побольше уложить фашистов.
— Есть, побольше!
Дронов поспешил к третьему расчету, который был выдвинут на правый фланг и передан стрелковой роте для огневой поддержки. Он шел торопливо, словно его подгонял артиллерийский и минометный огонь, усилившийся в эти последние минуты. Дронов знал точно: усилившийся огонь — предвестник атаки. Пройдет минута, две, и фашисты вылезут из своих нор и побегут на наши позиции.
Так оно и случилось. Немцы перенесли огонь дальше, ударили по деревне, где в одном из домов располагался комбат со своим начальником штаба. И тут из вражеских траншей высыпали гитлеровцы. Привыкшие особенно не бояться нашего огня, они и теперь шли открыто, во весь рост.
Дронов оказался на левом фланге 1-й стрелковой роты. В траншеях занимали позиции отделения, вооруженные автоматами и ручными пулеметами. На бруствере под рукой лежали гранаты. Здесь, среди автоматчиков и стрелков, Юрий встретил своего друга гвардии лейтенанта Канева, командира стрелкового взвода.
— Твои орлы рядом, Юрий, чуть впереди по ходу сообщения. Видишь?
Дронов видел свой расчет, выдвинутый вперед, и ускорил шаги. Сзади открыли огонь наши минометчики. Там тоже был друг Юрия, командир минометного взвода гвардии лейтенант Ахад Багирли — веселый черноволосый азербайджанец. Мины накрыли атакующих, когда они еще были за ручьем. Вражеская цепь залегла, начала окапываться. Дронову видно было, как впереди касок летели комья земли.
Но едва наши минометы прекращали огонь, фашисты поднимались и продолжали атаку, поливая наши позиции огнем из автоматов и крупнокалиберных пулеметов. Вскоре захватчики достигли ручья, перешли его и стали приближаться к нашим траншеям. А сзади подкатывала другая волна атакующих. И такую картину Дронов видел по всему фронту наступления гитлеровского полка.
Как ни старались наши минометчики, а противник все же приближался к первой траншее обороняющегося батальона. Вот уже из наших окопов ударили станковые пулеметы. Они били слева и справа от Дронова по всей линии обороны. Слева огневые позиции занимали расчеты 2-го пулеметного взвода, которым командовал гвардии лейтенант Владимир Лисянский, справа были его, Дронова, расчеты. Он слышал длинные, размашистые очереди своих пулеметов. И в этой сплошной трескотне слух Дронова различил знакомое «тра-та-та-та». Над полем боя звучала пулеметная «чечетка». Мирзо! Он узнал «голос» бобаджановского «максима», с таким тактом мог стрелять только Мирзо, его ученик…
А Мирзо был во власти боя. Казалось, он забыл обо всем, утратил чувство времени и видел только врагов, помнил только свой солдатский долг.
— Новую ленту, Барот! Быстрей! — поторапливал он своего помощника.
И Барот Юлдашев быстро готовил новую ленту и все делал как надо: старательно заправлял ленту, не допуская ее перекоса и оберегая от песка.
Мирзо говорил:
— Спокойно, Барот. Сейчас дадим «максимке» передохнуть и ты отдохнешь.
Пулемет смолкал, но только на минуту. Мирзо чуть расслаблялся — отжимал спусковой рычаг, отводил ладони от рукояток. А внимания не ослаблял, противника не выпускал из поля зрения. И когда вражеские солдаты, подняв головы, делали новый бросок, Мирзо вновь открывал огонь. Все его мысли были устремлены к стрельбе. Он жил одним желанием: убивать врагов, и убивать как можно больше. И лишь одна «посторонняя» мысль приходила в голову: жаль, что рядом нет командира взвода. Он, конечно, слышал его стрельбу, но было бы лучше, если б Дронов стоял рядом и видел, как стреляет его ученик Мирзо.
Не вместить в годы
…До выступления на телестудии оставалось еще два часа. Виктор Асланович Мурадян решил провести их наедине со своими мыслями. Он хотел было вернуться в гостиницу, посидеть в номере, еще раз полистать записи предстоящего выступления, но ноги сами повели его в противоположную сторону. Он шел все быстрее и быстрее. Со стороны могло показаться, что идущий по улице мужчина с крупными выразительными чертами лица, покрытого плотным загаром, и седой шевелюрой — здешний житель, харьковчанин: так уверенно ходят по большому городу только люди, живущие в нем, знающие с детства все его улицы и переулки.
Августовское солнце припекало, и Мурадян держался теневой стороны улицы. Пройдя два квартала, он свернул на Сумскую улицу и вскоре вышел на