Читать интересную книгу Лабиринт. Книга 2 (СИ) - Грушевицкая Ирма "Irmania"

Она ни разу не покривила душой, говоря Элис, что была счастлива в эту неделю. Рядом с Мэттом – да. Но в те моменты, когда она оставалась одна, Мэри еле себя выносила. Ложь, в которой она жила и в которой испачкала их с Мэттом отношения, была поистине библейских масштабов. Она лгала о своих истинных чувствах, ловко скрывая их за наносным фасадом жизнерадостности и беззаботности. Перепуганная ранее неведомыми страстями, в дополнение к шаблонным представлениям об отношениях, взятых из фильмов, сериалов и подслушанных разговоров, Мэри инстинктивно приняла на себя роль той, кем никогда не была, но кого желал видеть рядом с собой любой мужчина: нетребовательной, не доставляющей ни малейшего беспокойства, всегда и на всё согласной, лёгкой и отзывчивой любовницы. И, кажется, Мэтта это привело в восторг.

Именно поэтому она ничего ему о себе не рассказывала. Да и не было что рассказывать: всё, что случилось с ней до Мэтта, казалось несущественным и мелким. Будто и не жила она вовсе. Всякий раз, умирая и воскресая в его объятиях, Мэри испытывала эмоциональный катарсис. И именно в минуты самого большого наслаждения в своей жизни она была уязвима. Сколько раз ей хотелось выплеснуть то, что лежало на поверхности, но всякий раз, когда признание вот-вот должно было сорваться с губ, Мэри останавливалась. Лишь шептала слова благодарности, вкладывая в них совершенно иной смысл. Её лихорадочное "спасибо", когда она прижималась к Мэтту после пережитого оргазма, было ничем иным как "я люблю тебя".

"Так люблю, что мне больно. Мне страшно, потому что любовь к тебе меня сжигает. Я умираю всякий раз, когда ты выпускаешь меня из рук. Я воскресаю, когда ты меня касаешься. Через несколько дней ты закончишь наши отношения, и от меня останется пустая оболочка. Но я не хочу, не буду, не собираюсь об этом думать прямо сейчас. Сейчас я счастлива. Мне легко, свободно, мне ничего не нужно, только бы ты ещё раз посмотрел на меня хоть мельком. Твоя улыбка – моя лучшая награда. Твой взгляд из-под тяжёлых век, твои в одно мгновение потемневшие глаза – вот мои тридцать серебряников, за которые я себя продаю. Жаль только, что для тебя это всего лишь пробная покупка, и скоро ты вернёшь меня за ненадобностью".

Может, потому что Мэри играла сама, ей удалось убедить себя в том, что и Мэтт с ней играет в ту же лёгкость и непосредственность. Как же просто было поверить, что и для него нет ничего желаннее, чем проводить с ней время, радовать её и баловать.

Вторник они провели в постели. Даже ели там же. Но больше всего занимались изучением друг друга. На Мэри не осталось ни одного сантиметра, которого бы ни коснулся Мэтт – губами ли, пальцами, взглядом. По всему телу он оставил свои отметки: жаркие, влажные, горящие. Мэтт зататуировал её собой, и не то чтобы она возражала. Наоборот, при первой же возможности сделала с ним то же самое.

С нетерпением Мэри ждала ответную реакцию на каждое своё прикосновение. Осторожно она вела пальчиком по его лицу: от ровного лба через широкие брови к прямому носу и скульптурно вылепленной челюсти. Его мужская красота завораживала. Лёгкая щетина, появившаяся на лице Мэтта к концу дня, привела её в полный восторг. Удивляясь собственной смелости, Мэри с явным удовольствием покусывала его острый подбородок, царапая о жёсткие тёмные волоски свои нежные губы.

– Что ты делаешь, ягодка, – смеялся он.

– Никогда не думала, что так приятно целовать чьи-то колючки.

Удовольствие от близости в тот первый день всегда было на грани боли. Мэри снова начала сомневаться в себе: а получится ли у неё без последнего?

Оказалось, ещё как получится. Когда она поделилась своими сомнениями с Мэттом, он взял её аккуратно, едва ли не с придыханием. Слова, что он шептал её при этом, растворялись там же, где соединялись их тела. Его охрипший голос был её личным афродизиаком. Особенно, когда он называл её "моя Мэри".

Похоже, он так и не заметил, что она ни разу не назвала его "своим Мэттом".

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В среду он дал ей поспать до полудня, а потом потащил на улицу. По задумке Мэтта, направление она должна была выбрать сама, и Мэри предложила погулять в саду Лурье – одной из красивейших частей знаменитого чикагского Миллениум-парка, в котором частенько зависала, будучи студенткой. Раскрашенный в сотни оттенков красного и жёлтого, он поражал многообразием и количеством растений. Как обычная парочка они ходили по саду, рассматривая их, хотя, вряд ли Мэри берётся назвать хотя бы одно: всё её внимание было приковано к рядом идущему мужчине.

Почему-то вспомнился отец. Как он любил всё, что растёт из земли. Как самозабвенно ухаживал за цветами, которые высаживал у их дома ещё при жизни матери; переживал каждую весну, что ничего не взойдёт. Неожиданно она обнаружила, что говорит вслух, а Мэтт слушает – не перебивая, покачивая головой или же посмеиваясь в нужный момент. Эта откровенность должна была стать следующим шагом в их отношениях, который, возможно, не стоило и делать. Обуреваемая сомнениями Мэри замолчала так же внезапно, как начала говорить.

Если бы она уже не была по уши в него влюблена, сделала бы это сейчас, когда, решив поддержать её, ответить откровенностью на откровенность, Мэтт тоже заговорил об отце. Об его доме в Хайленд-парке, лодочном сарае, рыбалке. Мэри была уверена, что Джозеф Крайтон, такой, каким описывал его Мэтт, понравился бы капитану Рейнольдсу, но оставила это замечание при себе. Ей импонировало, что с отцом Мэтт поддерживает приятельские отношения, и снисхождение, звучащее в его голосе в эти минуты, заставляло её улыбаться. Возможно, и она бы так относилась к своему старику, посмеиваясь над причудами и одновременно потакая им. Многое бы она отдала, чтобы иметь возможность говорить об отце в настоящем времени. Пусть изредка, но звонить. Навещать в выходные. Ходить на бейсбол.

– О чём ты думаешь?

– О бейсболе.

– Любишь бейсбол?

– Да.

– И за кого болеешь?

– За "Кабсов".

– Началась мировая серия.

– Знаю. Завтра игра с "Метсами".

– Хочешь пойти?

– Шутишь?! Билетов не достать. Я уже пробовала.

Он так на не посмотрел, что Мэри совершенно по-девчоночьи захихикала.

Мэтт не просто достал билеты – он достал билеты на самые лучшие места в одной из центральных лож. Мэри могла только мечтать о том, что когда-нибудь попадёт сюда. Они с отцом всегда сидели внизу с его друзьями из полицейского управления, и девчонкой она с завистью поглядывала вверх на места, сокрытые от палящего солнца или же пронзительного ветра, что на стадионе "Ригли Филд" часто вёл собственную игру. Из лож вышедшие на покой игроки приветствовали зрителей. Однажды она даже видела Билла Мюррей – главного спортивного болельщика Чикаго. Мэтт сказал, что его друг Ник водит с ним знакомство и пообещал познакомить Мэри с обоими.

В выходные она наотрез отказалась выходить из дома, да и погода не способствовала прогулкам. Дождь, зарядивший в субботу после полудня, лил два дня. Мэри сделала попытку побольше разузнать о Мэтте и предложила сыграть в "Семь вопросов о главном". Он согласился.

– Только правильно задавай вопросы, детектив.

– Это же из того фильма с Уиллом Смитом? Про роботов.

– Извини, в ответах я ограничен.

Мэри засмеялась и начала заново: какой твой любимый цвет (черный), какой кофе ты любишь (тот же чёрный), какая музыка тебе нравится (любая, но лучше что-нибудь потяжелее), твой любимый фильм. В принципе, на этом они и закончили. Узнав, что Мэри не видела ни одного фильма из серии "Кровь и мороженое", Мэтт заставил её посмотреть все три. Ко второму фильму Мэри уже привыкла к специфическому юмору Саймона Пегга и Ника Фроста, и "Типа крутые легавые" возглавили её личный хит-парад.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Они валялись на диване внизу, где у Мэтта оказался самый большой из виданых ею  телевизоров – огромный, прямоугольный, с немного загнутыми краями, – смотрели кино и ели мороженое.