Сам себе он казался ангелом: безгрешным и невинным.
Резные ворота выросли внезапно. Чуме показалось, что машина затормозила сама собой, а не въехала бампером и заглохла.
Директор открыл дверцу, как оказалось, это было единственным препятствием, удерживающим его в вертикальном положении, выпал наружу и на четвереньках двинулся к воротам.
Он полз вдоль деревянного забора с аляповато разукрашенными наличниками, пока не уткнулся головой в роскошные дубовые ворота, покрытые медным листом с чеканкой, изображающей русалку с обширными телесами.
Он постучал, не исключено, что головой.
Воротина со страшным скрипом приоткрылась, и открывшая их дородная женщина рывком поставила директора на ноги.
— Вам кого? — строго спросила она.
— Примите друж-жскую российскую делегацию, — с немалым трудом смог произнести директор.
— Проходь, — так же строго произнесла вахтерша.
Директор, пошатнувшись, шагнул вовнутрь.
Он оказался в саду, освещенном слабым расплывчатым светом немногочисленных фонарей. По-ночному молчаливые кроны деревьев висели в воздухе мрачными пятнами. До лужаек свет не доходил вовсе.
В глубине сада возвышался абсолютно белый, словно светящийся изнутри дом, к которому вела песчаная дорожка, но стоило директору на нее ступить, как рядом в кустах залаяли собаки. Лай показался директору ненатуральным.
— Цыц, вы! — прикрикнула вахтерша, и лай сразу сменился мяуканьем.
— Там что, люди? — не понял директор.
— Нет, не люди, — спокойно ответила женщина. — Ты иди, а то время кончится, и мурид тебя опять не примет.
Директор хотел еще что-то спросить, но тут песок зашевелился у него под ногами, и он сразу забыл обо всех своих вопросах. Чума вприпрыжку побежал к дому.
Песок продолжал бугриться под ногами, мало того, директор почувствовал жгучие укусы в босые ноги. Подскакивая от боли, Чума припустил уже изо всех сил.
Сад вдруг ожил. Зашумели кусты, будто по ним прошел слон, кто-то зашевелился на деревьях, перепрыгивая с ветки на ветку, роняя на землю гнилую труху и сухие ветки.
Добежав до крыльца, Чума должен был неминуемо врезаться в дверь, если бы та вдруг не распахнулась, и директор не растянулся на полу носом вперед.
Оглянувшись, он увидел, что дорожку стремительно прочерчивают крохотные извивающиеся тела. Поначалу, ему показалось, что это змеи. Потом он понял, что ошибся.
— Черви, — простонал он.
— Не черви, а пиявки, — поправили его. — Обычные песчаные пиявки.
Чума огляделся, ища невидимого собеседника. Комната, в которой он оказался, была абсолютно пустой, если не считать висевших на стенах зеркал, задрапированных тканью, и остановленных напольных часов с боем. Наверх вело сразу три спиральных лестницы.
У подножия одной из лестниц стоял человек, одетый в цветастый шелковый халат, распахнутый на волосатой груди. Растительность столь щедро разрослась на незнакомце, что забиралась даже на шею, до самого подбородка.
Лицо встречающего поблескивало в свете одинокой рампы без абажура. Когда Чума подошел поближе, то понял причину столь странной иллюминации.
Дело в том, что и лицо незнакомца покрывал слой очень коротко постриженных волос. Лишь в глазных ямках, куда машинка не могла добраться, волос был длинный, и глазки хитро проблескивали, как сквозь заросли.
— Разрешите представиться, мурид, — сказал хозяин. — Как добрались, Анатолий Борисович?
Поначалу, директор не знал, с чего и начать, стоял и ел глазами легендарную личность. Потом его прорвало.
— Уважаемый мурид, позвольте от имени российского народа…
Его прервал самый отвратительный визг, который ему когда-либо доводилось слышать, внезапно донесшийся с улицы. Мурид подскочил к двери и швырнул в темноту палкой, крича:
— Заткнитесь вы, презренные обезьяны! Я на вас в суд подам! — потом он вернулся к Чуме и продолжил уже спокойно. — Я про тебя все знаю.
— Все? — севшим голосом спросил директор.
Мурид, не мигая, смотрел на него черными глазами, в которых вдруг растворились зрачки.
— У тебя есть враг, — сказал он.
— Баобаб?
— Баобабу сейчас не до тебя. Он подумал, что Папа помрет, и очень не вовремя развернул кипучую деятельность по выдвижению Нового Папы, а Старый возьми и не помри. Теперь он не в шутку осерчал и обложил Баобаба по всем фронтам, его счета арестованы, за границу не пускают. Сидит теперича Баобабушка в своей скромной квартирке площадью с футбольное поле и от досады писает в потолок. Хотел офис свой двадцатиэтажный в центре Питера подорвать в отвлекающих, естественно, целях, да все без толку: Папу уже не сбить с курса, а курс этот прямиком по Баобабовским яйцам. Так что Баобабу не до тебя сейчас, — мурид помолчал и продолжил совсем в другой тональности. — А все-таки много ты для народа сделал. Можно сказать, себя не жалея. Тебе этот миллиард на блюдечке должны были принести. А что получается? Ты, оказывается, еще три должен.
— А что делать? Мне, как всегда, не везет. Нет в жизни правды.
— Если нет правды, то существует месть.
— Не понял.
— Когда я говорил о враге, то я имел в виду врага коллективного. Вся эта экспедиция в Плачущее ущелье и есть твой коллективный враг. Они хотят заграбастать не чьи-то там бесхозные деньги, и даже не деньги МВФ, это твои личные деньги. Ведь именно ты, рискуя всем кровью нажитым, провез груз по всей Европе и Азии. А теперь заявляются эти туристы, жадные до чужого добра. Эти деньги не должны никому достаться.
— А ведь верно. Я и сам об этом думал, но не знаю, как сделать так, чтобы мои денежки не достались этим ублюдкам-американцам.
— Американцы-ублюдки! — мурид с довольным видом просмаковал слова, потом вновь посерьезнел. — Надо использовать Баобабовский опыт, который для достижения своих целей стравливает между собой разные группы людей: белых с неграми, обрезанных с необрезанными-не суть важно кого. Баобаб, безусловно, гнус и паразит, чего нельзя, безусловно, утверждать про тебя. Ты могучий мозг. Такую Новую приватизацию провел, ужас. Я хотел сказать, блеск. А теперь к делу. Раз уж ты не смог америкашек в Ташкенте остановить, надо их остановить в Афгане.
— Но как?
— Свяжись с Иван Иванычем. Есть у него хорошая девушка Ширин. Пусть едет в Кабул, там у Иван Иваныча должны быть подвязки. Эту экспедицию надо остановить. И не просто остановить, а остановить окончательно. Бесповоротно. Они должны исчезнуть.
— Не имею права больше задерживать историческую личность, — завершил свою речь мурид. — Иди по дорожке, пока пиявки дремлют.
Чума торопливо направился по тропинке, но необычное зрелище заставило его обернуться. Кусты шумно раздвинулись, выпуская двух совершенно обнаженных женщин с ошейниками и поводками. Они подбежали на четвереньках к стоящему на крыльце муриду и стали тереться о его ноги, повизгивая и полаивая словно собаки.
Мурид заметил взгляд Чумы и строго прикрикнул:
— Не задерживайся! Сейчас пиявки беситься начнут.
Знакомые змейки быстро прочертили песок, следом на Чуму обрушились первые жгучие укусы. Директор припустил по дорожке к выходу.
Пиявки, тем временем, вообще озверели. Видно разглядев, что Чума одет в одну лишь рубаху, они выскакивали из песка и пытались допрыгнуть до частей тела директора, более не прикрытых одеждой.
Подскакивая вместе с проклятыми попрыгуньями, Чума кое-как добрался до ворот.
— До свидания, Анатоль Борисыч, — чересчур уж радушно пожелала дородная привратница, используя для пожатия обьект, уже облюбованный пиявками, да так, что директор взвился на месте.
7.
МУРИД, БРАТ МОЙ.
Стас оставался один в номере, когда зазвонил телефон.
Карадайна не было. Хотя он ничего никогда не объяснял, что-то у него не получалось с визами.
Телефон продолжал по-домашнему трезвонить. Солнце празднично играло на дрожащих колокольчиках, лучи кузнечиками весело скакали по комнате.
— Алло, — сказал Стас, взяв трубку, и мгновение ему казалось, что он слышит на том конце органную музыку.
— Салам малейкум, усто. Здесь Кулахметов.
— Вы ошиблись номером.
— Нет. Ты ведь показываешь дорогу неверным, значит, ты их учитель. Усто.
Когда он упомянул неверных, Стас и вспомнил его. Вернее, как Гарри его крыл, называя варваром и мошенником.
— Мурид?
— Узнал, рахмат. Нам необходимо встретиться и поговорить о важном.
— Приезжайте. Вы знаете, где мы остановились.
— Это невозможно. Мне нельзя выходить за начитанный круг. Брат мой Раннахар строит козни и все время подтачивает его, и ежечасно читая молитвы, я укрепляю круг. Лучше ты приезжай, усто.
Стаса пронзило чувство опасности. Одновременно, очень хотелось поехать, но отлучаться из гостиницы было строжайше запрещено: Карадайн каждый день ездил в консульство и в любой момент мог привезти разрешение на выезд.