Читать интересную книгу Двое и одна - Григорий Марк

Она стояла в центре комнаты прямо напротив меня. Я отвернулся, сложил за спиной руки и, наклонившись корпусом вперед, словно конькобежец на вираже, стал молча ходить вокруг нее. Мысли скользили, ни на чем не задерживаясь. Под ногами шелестел все тот же ледяной сквозняк. Движения мои становились более точными. Предметы отодвигались в стороны, прижимались к стенам. Прямоугольник комнаты становился квадратом. Углы сглаживались. Квадрат постепенно превращался в круг. Я кружился по комнате, наматывал на себя сбивчивые, сплетающиеся фразы. Повторял их снова и снова и не проговаривал вслух. Словно пытался себя ими спеленать, превратить их в свой кокон. И то, что она теперь говорит, останется снаружи, не будет доходить, не проникнет в меня. Но в коконе оставались дыры. И в них пролезал ее голос.

– Ты не то слышишь! Почему-то все время не то слышишь!.. Не могу с тобой! Уперся рогом в свое проклятое прошлое, и не сдвинуть!

– Ну да. Я знаю – рогоносец. Нечего мне напоминать… Весь ороговел… И взгляд ороговевший… Даже оправа в очках ороговела…

– Перестань! Ерничать легче всего… Не это имела в виду… – Она приподняла накрашенные веки, снова обнажая удвоенную сверкающую темноту. Темноту, которая готова была пролиться, размыть весь тщательно возведенный макияж.

– Я не шучу.

– Давно бы уже забыла, если бы… – Голос, которым она всегда так замечательно владела, перестал ее слушаться.

– Ты бы забыла… Но я не забыл бы! Нас здесь двое! Кроме тебя, есть еще я! Понимаешь, Я!

Как видно, моя разбухшая от боли душа не знает, что болтает язык, который не удается держать за зубами. Сейчас нужно, чтобы мое «Я» – самое грубое из многих моих «я» – было не просто одним из русских местоимений, которое упирается и все же пятится назад, а твердым английским I, написанным с заглавной буквы, римской единицей, каменным столбом. Столбом, который невозможно сдвинуть никакими другими словами. Ведь, кроме меня, рассказывающего, есть еще я, который на самом деле, и они оба мало похожи друг на друга. Рассказывающий явно не дотягивает до того, другого, до его стихов. Больше писать об этом не буду. Насиловать метафору – преступление, еще более тяжелое, чем плагиат.

– Люди ошибаются. Проходит время, и их прощают… – Даже сейчас, когда голос ее почти не слушается, искусством беспомощного взгляда владеет она виртуозно. Может, даже и бессознательно. Ее пальцы неуверенно коснулись моей ладони. Внезапно я заметил, что никаких следов опьянения у нее не осталось. Минуту назад была никакой, а теперь протрезвела начисто. Ни в одном глазу. Как это ей удается? Алкоголь испаряется от огня, бушующего внутри? – Тут ведь не арифметика и не программирование. Кроме черного и белого, есть много цветов… В каждой семье когда-нибудь случается… Я бы хотела изменить то, что произошло. Но не могу. – Рука, оказавшаяся у меня на ладони, тоже лгала. Подрагивала, боялась разоблачения. И не уходила. – Здесь же не Саудовская Аравия… Посмотри на меня! Неужели нельзя быть хоть чуточку добрее? И к себе лучше бы относиться стал… – Внутри этого вопроса был еще один вопрос. Но я сделал вид, что не замечаю. И тогда она произнесла его сама. – Скажи, ты хоть чуть-чуть любишь меня?

– О Господи, опять…

– Скажи, мне сейчас необходимо знать!

Терпеть не могу, когда в сотый раз заставляют говорить то, что хотят от тебя услышать… В том месте, куда одно за одним падают ее слова, в душе у меня уже скоро появится глубокая впадина.

Мертвенно синим светом вспыхнул позади нее кусок грозы. Вслед за ним ударила по зрачкам, разбилась на тысячи брызг горячая флоридская тьма. И снова повисли внизу над блестящим асфальтом тонкие стебли фонарей, сгибающиеся под тяжестью воды.

Мне стало не по себе. Вдруг мелькнула дикая мысль, что сейчас она взберется на подоконник и выпрыгнет. Но она развернулась и начала, не отрываясь, рассматривать меня. Взгляд ее истончался, но не рвался.

– Я тебе скажу… – Но узнать, что еще она собирается сказать, мне было не суждено: в это время полоснул по нервам пронзительный звонок. Она с безразличным – слишком уж безразличным? – видом подняла трубку. Трубка прошептала ей что-то на ухо. Она сжала ее так, что казалось, эта обмякшая, покорная трубка вот-вот хрустнет. Но сразу же отпустила – рука с говорящим телефоном повисла в воздухе – и застыла, закрыв глаза, будто измеряла пульс у бившегося в ней глуховатого голоса. Я уже когда-то его слышал? Слова в трубке кончились и начались шуршащие, как пенопласт, шорохи, означавшие что-то еще более важное. Она заткнула их щекой. Поджав губы, пробормотала, что перезвонит позже, отрешенно взглянула на трубку и с силой опустила ее. Трубка так и подскочила от возмущения. Она отвернулась. Чтобы я сейчас не видел ее лица?

Еще одна шелковистая вспышка у нее в ладонях. Маленький огонек высветил золотисто-голубые веки. Бросила зажигалку на стол. Длинный и тонкий шестой палец с раскаленным дымящимся ногтем пророс между средним и указательным. Посмотрела вокруг и, словно убедившись, что видеть некого, подошла ко мне. Дым двух сигарет над нашими головами мирно вился спиралью.

– Послушай, чего ты добиваешься? Чтобы я рвала волосы и ела землю в знак раскаяния? – Мне показалось, что говорит она не столько мне, сколько кому-то на другом конце все еще лежащей рядом телефонной трубки. – Чтобы обрила голову и каждую субботу ходила замаливать грехи? Стояла возле дома под дождем на коленях? У нас с тобой после этого – оборотное «э» она произнесла, резко раскрыв рот, так что вздулись жилы на шее – дочь родилась. Ты забыл?

– После этого… Сразу же после этого… – Слова вырвались раньше, чем я понял, что говорю. – Нет, не забыл… – Выдавил я из себя даже не ртом, а каким-то другим, спрятанным в глубине живота, органом речи и снова погрузился в вязкое безмолвие.

У нас с тобой… Откуда я знаю, может, он и не так уж и хорошо предохранялся?

Она что-то обдумывала, глядя в пол. Внезапно выдернула изо рта сигарету, грубо, по-мужски вдавила ее в пепельницу. Правый кулак был теперь крепко зажат в левой ладони. Подняла лицо и взглянула на меня в упор через зеркало.

– Значит, ты хочешь, чтобы я подробно рассказала? Тебе нужно знать, в какой именно позе с ним лежала тогда? И показать тоже? – Она впихивала в свои слова гораздо больше злости, чем они могли вместить. Скорость, с которой она их выстреливала, должна была подчеркнуть неотвратимость того, что сейчас произойдет. Выгнула дугой бедра. По направлению ко мне. Она умеет быть жесткой. – Порнографический фильм желаешь посмотреть? Со своей женой в главной роли?! Как ее…

Стремительно расширявшиеся отверстия выдавливали радужные оболочки из глаз. Темный свет, исходивший из них, становился все более плотным. Обхватила голову обеими руками. Лицо сузилось книзу, изогнулось, как у кричащей женщины Мунка, и стекает в гофрированную шею. Бесформенный кусок темноты торчит из полуоткрытого рта. Но я почему-то был уверен, что она полностью сейчас контролирует себя. Сведенный от злости взгляд мощным рикошетом отразился от зеркала – поверхность его при этом покрылась трещинами – и столкнулся с моим ограненным роговыми очками взглядом. Угол падения был равен углу отражения. Ни один не хотел отступать. Произошло короткое замыкание. Высоковольтный разряд ненависти повис между нами. С тихим треском сыпались на пол снопы искр. Я почувствовал, как от скопившегося вокруг электричества у меня начинают подниматься волосы.

На бесконечную секунду я снова перестал понимать, что она говорит. Перестал понимать, зачем она говорит. Понимал лишь выражение ее лица.

– Или ты подозреваешь, что и дочь не от тебя?! – Новая, особенно черная, страшная тишина заполняла теперь глубокие зазоры между ее словами.

– Ну скажи, скажи, почему это невозможно! Поклянись хотя бы! – взвизгнула ей в ответ моя раздавленная душа, будто дворняга, которую переехал грузовик. – Чтобы я не смог не поверить!

«Не от тебя. Не от тебя», – повторил я самому себе и с резким хрипом втянул густой воздух. И словно дернуло током от дикой боли, сверкнувшей в виске. «Н…е…о…т… т…е…б…я…» – колченогая, страшная фраза от повторения рассыпалась на бессмысленные, неотличимые буквы. Квадратные буквы, пересыпанные мелкими точками.

– А ДНК-тест на отцовство ей не хочешь устроить?!. – Даже больше, чем ее слова, меня потрясло, как они прозвучали. Их совершенно неожиданный, хрипящий тембр раненого животного. – Я знала, что когда-нибудь так скажешь… Ты ведь меня же в чем угодно подозревать готов… Ты один! Ты один виноват! Никогда тебе не прощу! – Тень ее вдруг резко удлинилась. Два восклицательных знака зажглись светящимися, стекающими каплями во влажных зрачках. По одному в каждом.