Вся вспыхнув, она встала и с трудом проговорила:
– Маменька скоро войдет, покорнейше прошу.
Федор Петрович сел, откашлянулся, хотел говорить, да чувствовал, что надо обождать немножко, потому что вся кровь вступила в лицо и совсем задушила – слова нельзя сказать не откашлянувшись.
– Жаркое время, – сказала Катенька.
– Очень-с, – отвечал Федор Петрович.
– Сегодня, кажется, в воксале бал?
– Не могу знать… наверно-с.
После этого краткого вступления в разговор пролетел, как говорится по-русски, тихий ангел.
– Вы видели эти картинки? – спросила снова Катенька, взяв со стола тетрадку видов Рейна.
– Нет-с, не видал, – отвечал Федор Петрович, взяв тетрадку в руки.
– Прекрасные картинки.
– Кто это делал-с?
– Это в Англии гравировано.
– В Англии-с? Это удивительно!
– Бесподобная гравировка!
– А позвольте узнать, что они представляют?
– Разные виды.
– Виды-с? – сказал Федор Петрович значительно, – в первый раз вижу-с, бесподобно.
Но Федор Петрович смотрел и ничего не видал; наконец, положив книгу как вещь, которая была не по его части, уставил снова глаза на Катеньку и снова стал откашливаться; а Катенька снова потупила стыдливый взор в землю. Живой румянец играл на ее щеках, она была очень мила.
От головы Федора Петровича прилив отхлынул, он стал смелее осматривать смущенную Катеньку и, наконец, собрался с духом.
– Вы, я думаю, также изволите петь? – начал он.
– Да, я пою немножко, – отвечала Катенька.
– Чудный голос у сестрицы вашей, такой звонкой, что… как бы это сказать-с…
– Да-с, – отвечала Катенька.
– Вы, я думаю, слышали, Катерина Петровна, – начал снопа Федор Петрович, помолчав немного и откашлянувшись.
– Как сестрица поет? Как же не слыхать, – сказала Катенька простодушно, не вникая в вопрос.
– Слышали-с?… Да я не то хотел сказать, Катерина Петровна, я хотел сказать, изволили ли вы слышать, вот насчет того-с…
– Насчет чего? – спросила Катенька.
– Насчет того-с, что вот я-с… если б был столько счастлив…
Федор Петрович приостановился, чтоб собраться с духом.
Вдруг послышались чьи-то шаги; зашумело платье, кто-то сошел.
Федор Петрович смутился, взглянул… Саломея Петровна уже в гостиной.
– Ах, сестрица! – вскричала Катенька.
– А ты меня не ожидала? – ответила Саломея, кланяясь Федору Петровичу, который встал с места и расшаркался.
– Ты, Катя, кажется, куда-то собралась?
– Нет, никуда, сестрица!
– К чему ж это ты так разряжена? Что-то такое в тебе странное! Ах, боже мой, накладные локоны!.. Ах, как ты смешна и них!.. Что это маменьке вздумалось позволить тебе нарядиться шутихой?… Вы давно уж у нас?
– Сейчас только-с, – отвечал Федор Петрович.
– Очень приятно! Сделайте одолжение, садитесь!.. Катя, подай, милая, мне скамеечку под ноги!.. Как вам нравится Москва?
– Очень нравится-с… Нельзя не понравиться-с, такой город…
– Не удивляюсь, здесь очень приятно можно проводить время, особенно у кого есть состояние. Вы, я думаю, уже осмотрели все редкости Москвы?
– Признаюсь, времени не было-с… все ездил по делам-с… переезжал с квартиры на квартиру-с…
– Ах, пожалуйста, осмотрите, здесь столько любопытного, столько интересного!
– Непременно-с! при первом же случае…
– Непременно осмотрите, это стоит вашего внимания. Вы здесь на время или проездом?
– Нет-с, я хочу выйти в отставку-с… хочу пристроиться… так чтобы уж… основаться, то есть, здесь…
– Ах, как умно вы делаете; ну, что служба! я думаю, вам надоела?
– Да-с, немножко, нельзя сказать, чтоб… уж, конечно, служба всё не то-с…
– О, я верю вам; прослуживши, надо испытать и удовольствия жизни, посвятить себя семейству, не правда ли? – спросила с нежной улыбкой Саломея.
– Совершенно так-с, – отвечал Федор Петрович, подтянув галстух повыше.
– О, я с вами согласна. Куда ты, Катя?
– Я сейчас приду, сестрица.
– Вас, я думаю, не заняла сестра, промолчала все время.
– Ах, нет-с, они изволили говорить со мной.
– Говорила? вот чудо! от нее слова не добьешься! Почти двадцать лет, а по сию пору смотрит ребенком, не правда ли?
– Да-с, они очень молоды.
– Но в эти годы стыдно уже быть ребенком. И вам не жалко будет расстаться с мундиром?
– Что ж делать-с, конечно, привычка – вторая натура, да что ж делать-с!
– Именно. Я откровенность очень люблю. Вы не поверите, как мало откровенных мужчин!
– Неужели-с?
– Уверяю вас, а потому разговор с ними так связан, так скучен. Мне кажется, военные люди всегда прямее, откровеннее и бесцеремоннее статских.
– Это точно так-с, истинная правда! – сказал Федор Петрович и невольно приосанился.
– Очень рада, что сошлась с вами в мнении; я ужасно как не люблю церемоний, люблю говорить и действовать прямо… Я думаю, и вы также?
– Вы угадали-с.
– Кажется, маменька идет… Очень жаль, что наш откровенный разговор прерывается.
– Ах, Саломэ, ты уж воротилась? каким это образом?… Очень приятно, что вы пожаловали к нам, – сказала Софья Васильевна, обращаясь к Федору Петровичу с принужденной улыбкой, между тем как досада, что Саломея воротилась очень некстати домой, ясно выражалась у нее на лице.
– А где же папа?
– Его нет дома, мой друг. Что ж ты не поехала на вечер к княгине?
– Ах, скука какая эти вечера, maman; я приятнее проведу время дома. Вот, может быть, мы сядем в вист: я буду играть за батюшку, – сказала Саломея, обращаясь к Федору Петровичу.
– Очень приятно-с, – отвечал Федор Петрович, – с великим удовольствием-с, если угодно, я всегда готов-с.
Хоть это распоряжение Саломеи было очень неприятно Софье Васильевне, но нечего было делать, гость изъявил свое согласие играть. «Впрочем, – думала она, – лучше заняться игрой, нежели разговором».
Стол поставлен; сели; играют; но Софья Васильевна не замечает, что делает Саломея. Взгляды ее на Федора Петровича не просты. Федор Петрович сроду не чувствовал такого влияния глаз. Эти глаза вызывают его на вист. Он бы, наверное, проиграл, но Саломея Петровна с намерением втрое проигрывает. Наконец, игра кончена – считаются. Саломее следует платить.
– Заплатите за меня, maman, – говорит она матери по-французски.
Софья Васильевна идет за деньгами.
– Позвольте за вами оставить до другого разу, – говорит учтивый Федор Петрович.
– Ах, боже мой, да удастся ли мне с вами играть? – отвечала Саломея грустно.
– Почему же-с?
– Когда вы у нас будете?
– Как прикажете-с.
– Завтра будете? Завтра батюшки опять не будет дома, и и буду играть вместо его.
– С особенным удовольствием.
Саломея Петровна знала, что на завтра взят уже билет в концерт и никого не будет дома.
Поутру Василиса Савишна явилась к Федору Петровичу, чтоб узнать, чем решилось дело; но Федора Петровича не было уже дома, он отправился на почту, справиться, нет ли известий из полка. Потом, исполняя данное слово Саломее Петровне, отправился осмотреть московские редкости.
– Где тут московские редкости? – спросил он извозчика, – ступай туда!
– Редкостные вещи? Какие же, ваши благородие?
– А почему я знаю, я их еще не видал.
– Стало быть, пушка большая да колокол?
– Что ж тут удивительного в пушке? пушки я видал и осадные.
– А такую видали – с дом?
– С дом? Эво!
– И Ивана Великого не видали, ваше благородие? – Кто такой Иван Великий?
– А колокольня-то в Кремле.
– Да отчего ж она Иван?
– Как отчего? оттого что диковинка. На ней, чай, два ста колоколов. Как во все ударить, так по всей земле слышно; да указом запрещено. Как были здесь французы, да и ударили было во все, чтоб, видишь, дать знать в свою землю, что им плохо приходится, ан все стены так и посыпались, словно песчаные, и Палевона-то задавили было. А про большой колокол и говорить нечего. Как вылили его, повесили да легонько раскачали язык, как заревел: земля так и заходила. Все перепугались, и не приведи господи как! Да три лета гудел, пока совсем утих.
Нельзя было Федору Петровичу не поверить этим рассказам, когда он увидел Ивана Великого, большой колокол и царь-пушку. С двенадцати часов до вечера смотрел на них Федор Петрович и дивился. В дополнение рассказов своих извозчик прибавил, что и часовой подле пушки стоит для того, чтоб из нее никто не стрелял.
Между тем как Федор Петрович рассматривал редкости Москвы, Василиса Савишна снова приехала к нему в обеденное время, – Федора Петровича нет как нет. Долго ждала она его с беспокойством, но не вытерпела: любопытство, как и что происходило, повлекло ее к Софье Васильевне. Софья Васильевна рассказала ей, как Саломея помешала переговору с Федором Петровичем, и велела просить его на следующий день на вечер.
– Сегодни мы в опере. Медлить нечего, я вижу, что он вне себя от Кати, и сама вложу ему в уста, что говорить; потому что он неловок и долго не соберется с духом высказать свое предложение.