обнажая то, что силился скрыть от всех тот, кто Альвином себя называл, покуда жив был. И в тот миг пропустило сердце мое удар и замерло, и в животе моем будто бы глыба льда вдруг очутилась, потому что воочию видел я то, чего видеть не ждал. И замер за моей спиной Вигхард, глядя на открывшееся нам, и думалось мне, что хоть не его рука меч карающий держала, но и он так же холод в сердце почувствовал.
Ибо не было клыков под губами старосты, и даже крепких, по-звериному сильных зубов там не было, но были гнилые и кривые пеньки. Дурные зубы, не большая диковина среди крестьян, особенно столько зим отживших. Не волчий оскал прятал от нас Альвин, но недобрым зрелищем не хотел оскорбить. И глядя на эти кривые, гнилые зубы, думал я, что дорого стоило, наверное, отцу сына своего в соседнее село отправлять, зная о зверях близких. А ухмылка его не могла ли привидеться мне в неверных бликах огня? Скрытен же он был не более, чем другие, коих не рубил я бездумно и безумно доселе.
Выходит, виновен Альвин был лишь в дурных зубах да непомерной косматости. А я, воин Господа, рыцарь Священной Германской Империи, клявшийся подданных ее защищать, не щадя живота своего, я своею рукою жизнь его оборвал только потому, что, не сумев уберечь соратников, нашел на кого вину за то возложить.
Я поднял глаза на Вигхарда, но не увидел в его взгляде того ужаса, что ожидал, хоть и схлынула краска с его лица.
— Нет клыков, что ж. Кто не ошибается, — он дернул плечом. — Однако же, думал я с его щенка ответы получить. Значит, не судьба.
Но, видно, обделил нас Господь вниманием своим и благоволением, ибо ошибаться нам было суждено еще не раз и не два.
В этот миг затопали шаги за дверью, и открылась она, и шагнул через порог старший сын Альвина, отца своего позвав. Войдя же, остановился он у порога, пытаясь высмотреть в сумраке отцову фигуру, но вместо того разглядел его на полу мертвым, и меня подле него с окровавленным клинком в руке. Даже в скудном свете видно было, как отхлынула кровь от лица его, и как затрясся он в испуге, к двери отшатнувшись. Я поднялся на ноги с тяжелым сердцем, намереваясь признать вину и по чести ответить за содеянное, но, видно, по-своему истолковал мое движение и мрачный вид мой сын Алвина.
— Не убивайте, добрый господин, — он пал на колени подле тела отца, прижимая руки к груди. — Или меня убейте, только поклянитесь братика и матушку не трогать. Я все скажу, все…
Все еще в ошеломлении, не понял я слов его и стоял будто глухой. Слишком многое обрушилось на меня за эту ночь и утро, не мог разум мой справиться с этим. Я все смотрел на юношу, стоявшего на коленях предо мной так же, как стоял совсем недавно Гельтвиг, и та же мольба и страх виделись мне в глазах его. И все бы иначе могло пойти, когда б не Вигхард, чей быстрый ум и сейчас не изменил ему.
— Говори, — заговорил он почти ласково, приближаясь к сыну старосты, — Говори все, а не то…
Он широким размашистым движением перехватил меч, и тот злобно прошелестел в воздухе, будто и клинку ярость хозяина передалась.
— С отцом твоим я поспешил, а вот с тобой не стану. А там и до щенка доберемся. Говори.
Голос Вигхарда звучал холодно и спокойно, но в тот миг понял я, что не шутит он. И если понадобится, то и до младшего сына старосты очередь дойдет. И не мог я в тот момент верно сказать, стану ли я его останавливать.
Видно, то же и юноша почуял, потому что побледнел он еще сильнее, хоть и не думал я, что сильнее можно. В страхе своем даже забыл он, что клинок Вигхарда чист, и что кровь лишь на моем.
— Я… я скажу… Не троньте братика, герр рыцарь, Христом заклинаю…
— Говори, — оборвал его я. — Клянусь Господом, если все расскажешь, ни тебе, ни семье более урону не будет.
— О… отец… Он уходил в лес временами. Он говорил, так надо. Иначе придут за нами.
— Куда ходил?
— Я покажу… Он мне меты показал, сказывал, что если с ним что… то я должен. К условному месту.
— Он тебя туда послал, когда мы приехали?
Юноша истово закивал, стискивая руки подле груди.
— Да! Да. Сам он при вас остаться должен был.
— Что делал в лесу?
— Знак оставил, как отец учил. Если воины в деревне или еще какая опасность — сломанную ветвь на камне оставлять.
— Значит, знаки тварям подавали?
Юноша сжался, съежился на полу, не в силах поднять глаза.
— Это неправильно, но я не мог ослушаться. Иначе они бы… и братика…
— Ах ты стервь, — жарко выдохнул Вигхард. — Ты их предупредил о нас!
Он шагнул вперед, занося меч, но я ухватил его за запястье, не дав ударить.
— Нет, Вигхард.
— Это из-за него!
— Нет, я сказал. Я поклялся.
Воин отступил, дрожа от ярости, я же вновь приблизился к юноше.
— Возле того камня… кто знаки видит?
— Не могу знать, господин, — замотал головой сын старосты. — Никого там не видел я, а отец не сказывал. Я лишь только ветвь оставил, но…
Он вдруг поднял взгляд и посмотрел мне в лицо, и увидел я в нем то, что хотел бы видеть в лице Гельтвига накануне.
— Там за камнем… скалы начинаются, грядой каменной вглубь леса и вверх ведут. А ведь сказывают, что Волчий замок на скале стоял. Верно, там их логово, герр рыцарь, — он вдруг прянул вперед, к моим ногам потянувшись. — Вы воин Христа, господин, вы ведь… Вы ведь можете, вас Бог хранит…
Он смотрел на меня снизу вверх, и в глазах его я видел боль и ненависть, но не ко мне, убийце отца его, а к демонам лесным, что все окрестные деревни в страхе держали и жуткую дань собирали долгие годы. Замер я, во взгляд этот окунувшись, и вдруг понял, что пути назад нет у меня. Не может воин уйти, за товарищей не отмстив, и не может рыцарь уйти, мольбы о помощи отринув, и не может считающий себя человеком оставить детей противным Господу тварям на кощунственное поругание, что в полнолуние должно было свершиться вновь, как когда-то. Лучше смерть, чем бесчестие, так заведено испокон века на священной земле