Они нагоняли, мы в панике, уходя со стрежня вправо, летели мимо низкого бережка, поросшего разнокалиберным лиственным лесом, прижимаясь туда всё ближе и ближе…
Тут, постоянно оглядывавшийся назад наш рулевой Салман, сказал:
— …здец. Тузакка тусин.
Интересно: жаргонное слово «тусовка», «тусить» — от тюркского «тусин» — попасть? А попаданцев следует называть — «тусин-заде»?
Уже не интересно: купаться в доспехе не хочу. От слов Салмана я сразу впёр весло в реку, а Сухан гребанул, и наше корытце… ничего страшного, только воды черпанули.
Ушкуй сидел на мели. Хорошо сидел — нос задрало, самого перекосило. Похоже, нашли себе замоину. (Замоина — лежащее в русле под песком затонувшее дерево; карша, или карча — то же самое, но поверх песка).
Мы же здесь только что, полчаса назад, прошли вверх! Мы — наше мелкодонное корытце. И я, вгрёбывая, стоя на колене — каноёвина же! — глядя в воду перед собой, просто видел отмели, над которыми мы проскакивали! А они-то шли вдоль другого берега!
Теперь, при погоне, глубокосидящий ушкуй, гоняясь за нами, неизбежно должен был застрять на этих мелях. Что он и сделал. Со всей дури, обеспечиваемой мастерством своего экипажа, позволившим сложить три скорости: течения, ветра, гребцов.
Забавно: они сильнее, многочисленнее, опытнее, искуснее. Только мелочь мелкая: я эту мель углядел. И построил своё бегство так, чтобы они на неё наскочили. Ну совершеннейшая ерундовина, ну совсем не героически, не по-былинному!
Так ведь и я здесь — просто живу, по-простому. Не геройничаю. — Разница?
Я здесь и дальше — жить буду. А вы — нет.
С приехалом, ребятки!
Понятно, что сами по себе они вешаться не собирались. Попрыгали в воду и пытались стащить своё судёнышко на чистую воду. Тут и мы подоспели. Хорошие стрелки у них: одна их стрела — в борту нашего ботника, другая — у меня в подмышке. Спасибо кованым колечкам в подкладке. Сухан поймал вскользь в оплечье, Салману руку сквозь ватничек поцарапала. И у них — один раненый.
Раненный, упавший даже в мелкую воду — редко выживает, если его не вытянут. Его вытягивают, Сухан снимает стрелой прямо в маковку тыковки «вытягальщика», тот, махнув в воздухе голыми пятками, рушится на голову чудаку в воде, и на ушкуе начинается… какая-то возня. Двое вылетают через один борт, двое — через другой. И по мелководью бегут к недалёкому берегу.
Факеншит! А я и забыл! На этом же ушкуе должно быть двое моих мужичков!
Народ бывалый: как врагов поуменьшилось — сбежали. Идти к ушкуйникам холопами — никому неохота.
На лодейке — крик, пара умников встаёт в рост, разворачивается к беглецам с луками в руках… И к нам — спиной. За что и получают. Ещё суетня, ещё пара стрел… Подходим ближе, я снова закидываю кошку, подтягиваю лодку, стукаемся о борт ушкуя и… Выскочивший из-под борта чудак лупит топором прямо передо мной, прям в борт нашего осинового корыта. Я только и успел отшатнутся из-под топора. И «пришатнуться» — поймать высунувшегося придурка за шиворот и дёрнуть мимо борта в воду. А Сухан уложил второго стрелой в упор. Просто — насквозь. Аж оперение в мясо вмялось.
Сухан перешагивает через борт, уже с топорами в руках, с кормы переваливается на ушкуй Салман, а я никак не могу отпустить утопляемого мною героя-топорника.
Не судьба. Не бывать мне первым в абордажной команде. Нет во мне достаточного уровня развития орангутангнутости, макакнутости и мартышкизма. Лазить по пальмам, прыгать по ветвям, скакать по заборам… не, не моё.
Дальше, как всегда, дорезание и обдирание. Злокозненный «стрый новгородский» — уже умер. Даже жаль… Стрела, ещё при первом контакте, пробила верхушку лёгкого, истёк кровью. Их толстый старый боярин… дорезали. Вообще-то, я в этой хоругви многих в лицо знаю. Но некоторых уже и не узнать. После отмашки Салманом его палашом в голову. Или — топорами Сухана…
«Лучше в Волге быть утопимомуЧем на свете жить… не законопослушному».
«Сказав это, честный, но неумолимый разведчик обошел всех убитых гуронов, вонзая в грудь каждого свой длинный нож с таким спокойствием, словно перед ним лежали жестяные каркасы.
Между тем Чингачгук успел снять с неподвижных голов эмблемы победы — скальпы».
В моём случае — уши.
Разгрузили малость ушкуй — мертвецов выкинули. Худо-бедно, а полторы тонны мяса — долой. Тут и мужички-беглецы с берега подошли. Взялись впятером…
Раз-два… Эх, дубинушка ухнем! Ещё раз, еще разик…
Потихоньку-полегоньку — сдёрнули ушкуй с замоины.
Освобождённые полоняне подтвердили мою гипотезу: вдохновителем нападения был «новгородский дядюшка». Ушкуйники дорогой от Всеволжска ругали его за неудачный налёт, за отсутствие обещанной добычи и неожиданное сопротивление ограбляемых. Дядюшка отгавкивался, обещался вернуться и дограбить на следующее лето.
Мораль: иудейский бог таки прав — «по четвёртое колено». По восходящей, нисходящей и всем боковым линиям.
Его племянник вздумал меня «кинуть». Дурень нарвался до смерти. Так извинись! Ну, хоть прими к сведению, исчезни и не отсвечивай.
Так нет же! Мстя у него взыграла! Эскалатор изображать вздумал! Эскалация конфликта прошла естественно — дядя стал усопшим. Кормом для волжских раков. Очень мило, закономерно, и дальше так делать буду.
Но! У меня на Стрелке теперь лежат покойники!
Безногий бондарь, нормальный мужик — мог бы жить, делать полезное — те же бочки.
Вылетел огнём мой рыбий жир… Сволочь! Чем я зимой детей выхаживать буду?! Гадина гадская!
Аборигены нормальных слов не понимают, воображением не владеют, «лезут в гору без напору». Убивают моих людей и уничтожают моё имущество. Насильственным способом мешают прогрессу всего человечества.
Главное: мешают мне жить. Мне!
Вывод: надо давить гадов с упреждением. В смысле: видишь — «гад»? — Дави. Не дожидаясь явного и недвусмысленного проявления его гадостности.
Обвинительный уклон? Наказание по подозрению? И — родню его. «Яблоко от яблони…», «они все…». Коллективная ответственность? Террор? Как в «Писании»: «истреблю всех, мочащихся к стене…».
Ох, как мне это противно! Гуманист-террорист… Ещё можно стать либеральным тоталитаристом и демократом-монархистом. Как же мне вся эта «Святая Русь»… душу выворачивает! «Делай что должно…» — так ведь тошненько! Вырезать всех «по четвёртое колено», или, там, «мочащихся к»… к чему-нибудь.
Я промывал Салману рану на руке, когда один из освобождённых мужичков, вздумал меня укорять:
— Неправильно живёшь, боярин. Сам раба своего обихаживаешь, кровищу смываешь, тряпки мотаешь. Опять же — сам вдогон побежал. А на что? Мог бы и людишек своих послать. Сам с веслом вон махал… Не, настоящий боярин так не делает. Народ бояться перестанет, уважение, стало быть, потеряют. Скажут — ты, де, ненастоящий. Слушаться не будут. Замятня однако…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});