— Я, кажется, не понравилась вашему отцу, — проговорила она.
— Я боялся, что вы так решите, — вздохнул Мэтью. — Но на самом деле вы тут ни при чем.
Отец.., видите ли, он беспокоится обо мне. Боится, что я встречу девушку, которую полюблю очень сильно. Так же сильно, как он любил маму. Он считает, что это не принесет мне счастья. Любить и потерять, что может быть тяжелее в жизни? Он не хочет, чтобы я повторил его судьбу.
Но ведь сам Томас прожил с матерью Мэтью много счастливых лет, подумала Эдит. И теперь он не желает своему сыну полюбить? Это просто эгоизм. Вслух она сказала:
— Но его опасения, видимо, до сих пор не оправдались? Потому что вы, кажется, живете один…
— До последнего времени у него не было особых оснований тревожиться, — как-то туманно ответил Мэтью, и у Эдит почему-то вдруг сильно забилось сердце.
Она встряхнула головой и поспешила перевести разговор на другую тему. Ей давно уже хотелось задать один волновавший ее вопрос.
— Вы меня простите, Мэтью, но у вас дома, пока вы разговаривали по телефону, я заглянула в вашу красную папку с рисунками.
Надеюсь, я не совершила страшного преступления?
— Нисколько. Я сам должен был предложить вам сначала посмотреть мои работы. Ну и что вы скажете?
— Мне понравилось. Даже больше… Я не могу похвастаться, что разбираюсь в живописи, но ваша манера настолько необычна… Я имею в виду, для нашего времени… Вспоминаются старые мастера, великие итальянцы.
Человек, которого изображают в такой манере, кажется намного значительнее и интереснее, чем он есть в жизни. Черты его характера, как положительные, так и отрицательные, как бы делаются более выпуклыми. Например, обычная милая девушка может выглядеть ангелом доброты, а человек, наделенный вполне безобидными недостатками, — злодеем. Но все равно эти люди уже не кажутся заурядными. Может быть, вам мои рассуждения кажутся смешными…
— Ничуть. Вы абсолютно правильно определили суть романтической школы.
— А скажите, вы хорошо знаете всех этих людей, которых изобразили? — спросила она наконец.
— Нет, далеко не всех. Какое-то лицо может так сильно поразить, что я спешу зарисовывать его по памяти, когда возвращаюсь домой, — ответил он.
Она хотела спросить прямо — а Сесил Лайтоллер вам знаком? Но что-то ее удержало. В окне уже мелькали лондонские улицы. Взглянув на часики, Эдит увидела, что уже скоро десять. Надо же, она совсем забыла о времени.
Наверняка ей уже звонили и Сесил, и мама, и они недоумевают, куда она пропала, и беспокоятся. Но почему-то эта мысль не вызвала в ней ответного беспокойства.
Она поймала себя на том, что ждет, когда Мэтью предложит ей продолжить работу над портретом, но он не заговаривал об этом, и его молчание наполняло Эдит таким мучительным беспокойством, перед которым меркло все остальное.
Вот они миновали вокзал Виктории и свернули на ее улицу.
— Поставить машину в гараж? — спросил Мэтью.
— Нет, остановитесь у подъезда. Я попрошу, чтобы ее сначала вымыли, а потом служащий сам поставит в гараж.
Мэтью послушно затормозил у подъезда и вышел первый, чтобы подать Эдит руку.
— Еще раз большое спасибо вам за помощь, — медленно проговорил он, глядя ей в глаза.
— Пустяки. Я рада, что с вашим отцом не случилось ничего плохого.
Надо было прощаться, но они стояли в уже сгустившихся сумерках, смотрели друг на друга и молчали. Вдруг он словно вспомнил.
— А наши сеансы, Эдит? Хотя бы еще один раз.
Наконец-то! А то Эдит уже почти решила сама напомнить ему о работе над портретом.
— Хотя после рабочего дня вам вряд ли захочется сидеть неподвижно еще в течение часа, — вдруг добавил он.
— Вообще-то на работе мне приходится много сидеть…
— Тогда давайте отложим до субботы, вы согласны?
— Конечно. В субботу я абсолютно свободна.
— Тогда, может быть.., давайте встретимся завтра и сходим куда-нибудь? Или просто погуляем? — произнес он, и Эдит поняла, что всю дорогу мечтала услышать от него именно эти слова. У нее в груди разлилось тепло, кровь прилила к обычно бледным щекам.
— Если хотите. Где?
— Может быть, в семь часов у памятника Виктории? Если это вам подходит.
— Да, это мне подходит, — сказала она, и ей внезапно захотелось смеяться. Они с такой церемонной серьезностью договаривались о предстоящем свидании, словно жили сто лет назад, во времена королевы Виктории. Он, кажется, совсем не торопится прощаться. Придется ей сделать это самой.
— До свидания, Мэтью, — проговорила она, протягивая руку. — Сегодня был очень хороший день.
Мэтью взял ее руку и медленно поднес к губам. В тот момент, когда он поцеловал ее, Эдит словно ощутила удар электрического тока. От неожиданности она отпрянула и, взглянув на него испуганными глазами, поспешила скрыться в подъезде. Быстро поднявшись к себе, она сразу прошла в ванную и пристально всмотрелась в свое отражение в большом овальном зеркале. На нее глядела совсем новая, незнакомая Эдит — глаза ее блестели, щеки пылали, губы горели. Правую руку, да и все тело покалывало иголочками. Что с ней? Что случилось? Она пытливо всматривалась в свое отражение и не находила ответа.
Приняв душ и переодевшись в розовый короткий халатик, Эдит налила себе чаю и села в гостиной. Есть не хотелось. А больше всего не хотелось, чтобы сейчас позвонил Сесил.
Она чувствовала, что не может и не хочет отчитываться перед ним, как провела сегодняшний день. Может быть, лучше вовсе не брать трубку?
Она усилием воли отогнала беспокойство и еще долго сидела, глядя в пространство, с улыбкой на губах. Этим вечером ни один телефонный звонок, словно вняв ее желанию, ее не побеспокоил. Прошедший день прокручивался в ее памяти, и самая незначащая его деталь казалась исполненной глубокого смысла, самая ничтожная подробность наполняла ее душу непонятной радостью…
4
Они встретились в понедельник около памятника Виктории и долго гуляли по Гайд-парку, сидели в летнем кафе и разговаривали. Говорила в основном Эдит. Незаметно для себя она рассказала Мэтью о своем детстве, об учебе, о любимых детских занятиях и шалостях, о книгах и несбывшихся желаниях — как она мечтала иметь собаку, но не получалось, семья все время была в разъездах. Как хотела учиться в большой школе, а училась в школе при посольстве, где в классе было только четыре человека.
Говорила о родителях, о бабушке. Никогда в жизни она еще так много не говорила, а слушавший ее человек смотрел на нее горящими темными глазами и жадно впитывал каждое ее слово.
Иногда он вынимал блокнот, Эдит с улыбкой кивала, и тогда он быстро делал набросок.