А вот Балам и Бошито жили открыто, не таясь. Какие есть лица, такие без стыда и показывали! Довольны тем, что имеют, и не мучаются.
После удачной игры в пок-а-ток и легкой взбучки пальмовой метелкой они пошли в баню. Плескали воду на раскаленные камни, заваривали душистые травы и пили пульке.
– Это придумали боги, – пыхтел распаренный Балам.
– Значит, и люди должны играть и париться! – кивал Бошито. – Париться да играть!
– А у старика нашего – голова лопатой, – зло усмехнулся Балам. – Плохо соображает!
И в этом была доля правды, потому что Чанеке сомневался на каждом шагу. Чем дальше, тем больше.
Ну, а для верховного жреца и ахава – это, действительно, непосильный груз.
Поразмыслив, Чанеке решил удалиться от мирской суеты.
Он заперся в потайной комнатке, которую когда-то показал ему отец. Настоящий склеп – узкая дверь, глухие стены, и только на сводчатом потолке виднелось при свете факела круглое оконце, вроде трубы, – возможно, для общения души с Творцом.
И было очень тесно от огромного каменного сундука. Хотелось его открыть, но Чанеке колебался. А коли так, – значит, время еще не настало…
Дни и ночи он проводил в уединении, редко являясь народу. Конечно, сомневался, правильно ли поступает.
Впрочем, в том мире, что остался снаружи, Чанеке уже не находил себе места. Казалось, там еще теснее, чем в этой темнице под пирамидой.
Золотой скорпион
Ягуар
В 1622 году на берег озера Петен-Ица вышел отряд испанцев под командованием сержанта, или, если по-испански, сархенто Висенте Браво.
В городе не знали, какие у них замыслы, но Балам и Бошито заранее подготовились к сражению.
Однако показалась лодка под белым флагом. Кроме двух солдат-гребцов в ней сидел монах по имени Диего Дельгадо.
Конечно, присылать его для переговоров не стоило. Сархенто Браво явно сглупил.
Во-первых, своим одеянием с капюшоном монах живо напомнил разбой четырехлетней давности – глумление над Циминчаком.
К тому же он был на редкость худым и длинным и выглядел настолько сиротливо, будто вокруг него, да и во всем мире – сплошная пустыня. Какое-то жалкое божество одиночества!
Словом, он сразу вызвал неприязнь и брезгливость у жителей Тайясаля.
Балам и Бошито решили сами, не тревожа отца, разобраться с этим посланником.
Они надели парадное платье и маски ягуаров, но не пригласили монаха во дворец ахава. Вообще не пустили дальше окраин города. Присели в пальмовой лачуге, временно удалив хозяев.
Монах хорошо говорил на языке майя.
– Братья, я только лишь передаю требования губернатора города Мерида, – робко сказал он, словно извиняясь. – Они таковы. Примите христианство, разрушьте ваших идолов и воздвигнете храм в честь пресвятой Богородицы, чтобы в нем служили наши священники. А в остальном живите на этом благословенном острове, как жили прежде, – монах замялся и добавил: – Еще одна просьба, если вы будете так добры, – снабдите отряд водой и пищей на обратный путь, поскольку солдаты голодают в сельве…
– Будут вам индейки на острие копья! – вскричал яростный Балам.
– И початки маиса на концах стрел! – вторил ему Бошито. – Убирайтесь!
Диего Дельгадо сгорбился, потускнел и хотел убраться, как ему предложили. Но не тут-то было – его схватили, связали и бросили в какую-то яму, рядом с солдатами-гребцами.
Пока велись эти короткие переговоры, воины-майя уже раскрасили лица черными и красными полосами.
Взвыли кривые дудки, загудели морские раковины.
– Тлоке-Науке-Тепо-Нац-Тле!!! – полетел над водой зловещий, будто из загробного мира, звук.
И вслед за ним, а то и опережая, устремились через озеро множество пирог и плотов из бальсового дерева.
Громыхали толстые деревянные барабаны с выжженной сердцевиной, и раздавалась быстрая костяная дробь черепашьих панцирей, подгонявшая пироги.
Воины так быстро оказались на берегу, что испанцы бежали, кто куда.
Десять солдат, среди которых оказался метис-проводник, удалось захватить в плен.
– Я связывал их, скручивал моей прекрасной веревкой! – хвастал Балам. – Здесь мои доспехи, мое копье, мой меч Итцкан – обсидиановая змея!
Братья и не думали докладывать Чанеке о разгроме испанского отряда. Мало ли чего взбредет в его старческую голову?
Тем же вечером всех пленных, тринадцать душ, вывели на площадь и закололи одного за другим на черном камне-течкатле, принеся в жертву богу заходящего солнца Цонтемоку.
Последним, у кого выдрали из груди дрожащее сердце, был непомерно длинный монах Диего Дельгадо.
– Да простит вас Господь! – странно улыбнулся он, глядя на занесенный для удара нож. – Не ведаете, что творите…
На жертвенном камне еще дымилась кровь, а Балам и Бошито били в барабаны, грозя войной всему миру.
– Пойдем на Мериду и вышвырнем белых бородачей с нашей земли! – кричал Балам. – Мы сядем в пироги и приплывем через моря в их земли, чтобы они задрожали! Все услышат о нашей воинской славе!
Несмотря на победные барабаны и грозные вопли, братья были не очень-то довольны. Мало взяли уауацин – так майя называли пленных.
С дюжиной воинов они вновь ринулись в сельву – догнать и добить остатки отряда. Да так увлеклись, что угодили в западню, как бестолковые павлины. Испанцы не убили их, думая обменять на солдат и монаха.
И только тогда Чанеке сообщили, что творится на белом свете.
– Да не будет зачтен этот день в моем доме, – прошептал старик.
Он вышел из подземелья и, встретившись с Висенте Браво, прямо спросил:
– Сможет ли золото выкупить жизни моих детей?
– Я предлагал обмен пленными, – замялся сархенто. – Но хотел бы поглядеть, о каком золоте речь!
Чанеке отошел в сторону и поднял с земли огромного черного скорпиона, который тут же на ладони превратился в золотого.
Висенте Браво крякнул и не смог устоять при виде такого сокровища, а лишь попросил добавить к нему съестных припасов.
Когда он освобождал воинов-майя, Балам и Бошито заприметили, к несчастью, в его руке золотого скорпиона.
Встретив братьев, Чанеке говорил, вздыхая:
– Дети, дети! Вас, дети мои, похоронят вниз лицом, и ничего у вас с собой не будет. Дикий народ чичимеки, происходящие от собаки, хотят только свободы и воли без всяких законов. Так и вы, дети! Подай вам свободу, даже если она – убийца!
Братья кивали для виду, но головы их были заняты одной мыслью – как бы завладеть золотым скорпионом? О, неугомонные, неуемные братья! Балама, впрочем, влекло не столько золото, сколько желание поквитаться с белыми – отомстить за плен и унижения, когда его связали по рукам-ногам.
Весь следующий день, собрав ораву темных личностей, среди которых был оселотль в кожаных доспехах и шапке, утыканной перьями цесарок, они выслеживали отходящий по сельве испанский отряд.
Когда стемнело, и луна едва проглядывала из-за низких туч, их шайка бесшумно подкралась к самому биваку испанцев и налетела с жутким ревом. Конечно, они не умели завопить так, как это делал жрец Эцнаб, а все же ошеломили спящих солдат.
Оселотль успел вспороть клыками несколько глоток и пошел на задних лапах, гордо оглядываясь, эдаким индюком. Тогда сархенто и пронзил его грудь алебардой, да сам тут же упал с размозженным черепом.
Никто не избежал смерти в ту ночь, и братья долго перетряхивали вещи убитых, пока наконец в кисете Висенте Браво не нашли золотого скорпиона.
Но как только Балам схватил его, скорпион ожил, резко стегнул ядовитым хвостом по руке и растворился во мраке.
Три дня Балам лежал как мертвый.
Бошито выкопал большую яму, скинул туда оселотля, потом брата и уже начал заваливать землей. Виднелось только белое, страшное лицо Балама.
И вдруг глаза его отворились. Он очнулся! Хотя, судя по всему, не до конца, не совсем опомнился!
– Хоронишь?! – прохрипел Балам, злобно отплевываясь комочками земли. – Брата заживо хоронишь? Ну, еще посмотрим, кто кого, – скрипел он зубами, выбираясь из ямы и отряхиваясь.
После укуса скорпиона Балам в конец одичал.
А ведь известно – ум того, кто не спешит делать добро, находит удовольствие во зле.
Так говорил когда-то Чанеке в храме на пирамиде.
Три четверти
Сова
Сейчас он спал под пирамидой на каменном сундуке и впервые за многие годы слышал голос Бехуко, которая не только плакала, но и шептала сквозь слезы:
«Ты здесь умрешь! И мне горько вдвойне, потому что виной тому наши дети, рожденные во тьме».
Балам и Бошито тем временем, стараясь не шуметь, замуровывали узкий дверной проем. Они впервые в жизни что-то строили, и это оказалось занятно. Обтесанные камни хорошо подходили один к другому, ловко сцеплялись раствором, укладываясь без щелей и зазоров.
Втиснув последний, Балам оттянул нижнюю губу, в которую недавно продел нефритовое кольцо:
– От ветхого старика нет проку, – усмехнулся он, – только пустые сомнения! Даже золотой скорпион у него не настоящий, а живой и кусачий.