– Добро пожаловать снова в замок Кардоу, милорд, – сказала она, твердо произнося «р» и смягчая последние слоги. При этом она смотрела не на Уолрейфена, а сквозь него, и это разожгло в нем гнев, потому что его нервы были уже на пределе.
– Миссис Монтфорд, – резко сказал он, – мы лучше поладим, если вы будете смотреть на меня, когда я обращаюсь к вам.
– Прошу прощения, милорд, – застыв при этих словах, холодно отозвалась она, – я не поняла, что вы обращались ко мне.
Взглянув прямо в ее глаза, Уолрейфен был потрясен тем, что увидел в них. Ненависть, жгучую и неподдельную, полыхавшую в ее взгляде каким-то дьявольским зеленым огнем. Пока он пытался подобрать слова, это выражение исчезло с ее лица, так быстро сменившись маской бесстрастного слуги, что Уолрейфен почувствовал минутную растерянность, хотя ему следовало быть к этому готовым, потому что Кардоу всегда раздражал его.
– Хорошо, миссис Монтфорд, но теперь я определенно обращаюсь к вам. – Отдав трость Певзнеру, Уолрейфен стягивал перчатки. – Если вас не затруднит, я хочу через полчаса видеть вас в своем кабинете.
– Как прикажете, милорд. – У нее был низкий мелодичный голос, но, несмотря на это, он действовал Уолрейфену на нервы.
Затем женщина сделала реверанс, медленно и демонстративно, ни на мгновение не отрывая от графа взгляда, словно бросала ему вызов или провоцировала – но на что?
Уолрейфен слышал, как Сесилия позади него здоровается и разговаривает со старыми слугами, проходя вдоль ряда, а они отвечают ей уже не так угрюмо и чопорно.
– Миссис Монтфорд, – сухо обратился он к Обри, – это вдова моего отца, ныне леди Делакорт, и ее муж лорд Делакорт. Проследите, чтобы их удобно устроили.
– Как чудесно все выглядит, Певзнер, – похлопала Сесилия дворецкого по руке. – Но пусть слуги уже уйдут с этой сырости. Да, здесь чувствуется заботливая рука. О, вы миссис Монтфорд, не так ли? Здравствуйте. Мне очень приятно видеть, что в Кардоу снова есть достойная экономка.
Воздержавшись от каких-либо замечаний, Уолрейфен прошел в дом, который, как он помнил, был огромным, и его окутали запахи воска и мыла, ароматы старомодных чистящих средств. Но они, с запозданием решил Уолрейфен, были просто воспоминанием его юности, ведь во время его последних двух или трех коротких визитов сюда Кардоу пахнул скорее плесенью, чем чистотой, и выглядел... в общем, несколько запущенным.
Идя вслед за ним, Сесилия рассказывала миссис Монтфорд об ужасной гостинице, в которой они провели прошедшую ночь. Глаза Уолрейфена постепенно привыкали к полумраку, и он немного нерешительно, с затаенным трепетом прошел из холла в огромный сводчатый зал. Окинув взглядом старинное помещение, он вдруг почувствовал, что оно выглядит не так, как должно было выглядеть, – чего-то не хватало. Он перевел взгляд с одной пустой стены на другую и, обнаружив кое-что еще хуже, громко втянул в себя воздух.
– О, Джайлз! – Сесилия подошла к нему. – Я и не подозревала, что ты повесил здесь мой старый портрет.
Но сейчас Сесилия меньше всего занимала его мысли. Уолрейфен смотрел не на ее портрет, а на тот, что висел напротив.
Боже правый, в семнадцать лет его мать была несравненной красавицей. На заре юности ее глаза еще сияли ожиданием счастья, еще были устремлены в будущее. Но это ожидание так и не сбылось. И контраст между тем, какой она была и какой стала, все еще вызывал в Уолрейфене глубокую печаль. И несмотря на всю красоту портрета и на то, что он любил мать, Уолрейфен пришел в ярость, увидев ее портрет висящим здесь, в этом месте, которое она так ненавидела.
Ее брак был непростительной ошибкой, совершенной во многом против ее воли. И справедливо или нет, но она заставила мужа заплатить за это, отдав всю любовь и внимание Джайлзу, своему единственному ребенку. Да, у его матери не было другого выбора, как жить в Кардоу, отец в наказание запретил ей вообще покидать это ужасное место. Но ей-богу, она имела право выбрать – даже из могилы, – где висеть ее портрету.
– Миссис Монтфорд, подойдите сюда, – леденяще тихим голосом позвал Уолрейфен экономку.
К этому времени вокруг него уже собралась толпа слуг, все говорили разом, занося багаж и сортируя его, и Уолрейфен с досадой обнаружил, что он отрезан от двери.
– Миссис Монтфорд! Подойдите сюда! – на этот раз громогласно провозгласил он.
Все слуги мгновенно замерли, и он ощутил теплоту у своего локтя, но не оторвал взгляда от портрета.
– Да, милорд? – холодно произнесла его экономка.
– Этот портрет, вы ответственны за это?
– Ответственна за что? – Ее слова прозвучали почти снисходительно. – Безусловно, я ответственна за весь дом, поэтому...
– О, черт побери! – оборвал ее Уолрейфен. – Вы или не вы повесили его здесь?
– Да, – быстро ответила она, – решение приняла я.
– Ваша получасовая отсрочка сокращается до десяти минут, – отрезал Джайлз, пронзив ее взглядом. – Ждите меня в моем кабинете.
– Хорошо, милорд. – Она ответила ему взглядом, слишком презрительным для служанки.
Когда спустя ровно десять минут миссис Монтфорд вошла в кабинет, Огилви уже приводил в порядок письменный стол для Уолрейфена. Граф не упустил из виду сочувствующий взгляд, который молодой человек бросил в сторону экономки. Любой, кто знал Уолрейфена, заметил бы бурлившую в нем ярость. Но хуже всего было то, что он сам не понимал, почему злится.
Отчасти причиной послужил портрет, отчасти само это место, этот дом, наполненный воспоминаниями, и отчасти, он должен был признаться себе, она. Ее спокойная, строгая манера поведения была восхитительна, он этого не ожидал, и почему-то ее сдержанность вывела графа из себя. Он ждал ее возле высокого окна, выходившего в верхний двор.
– По крайней мере, вы точны, – заметил он, закрывая свои карманные часы.
– Да, всегда, – просто ответила она. – Чем могу быть вам полезна, милорд?
– Миссис Монтфорд, не могли бы вы объяснить мне некоторые загадки? – В его устах это не прозвучало как просьба.
– Относительно портрета, милорд? – Она сделала несколько шагов внутрь комнаты и с долей высокомерия вздернула подбородок.
– Давайте начнем с самого начала. – Уолрейфен почувствовал, что у него дергается щека. – Прошу вас, скажите, что случилось с моими фламандскими гобеленами? Триста лет они висели в большом зале Кардоу, и вот теперь я приезжаю домой и обнаруживаю, что они просто-напросто исчезли, а на их месте появился портрет, который вам никто не разрешал доставать из кладовой. Я хочу, чтобы его немедленно убрали.
– В течение часа я уберу портрет вашей матери, – без запинки – против его ожидания – спокойно сказала миссис Монтфорд. – И гобелены, безусловно, неповторимы, но они попорчены плесенью и могут пропасть. До них добрались мыши и обгрызли некоторые углы.