солнечном классе Людмилы Ивановны внимание учителя было безраздельно моим.
В начальных классах урок шел полчаса. Во время занятия меня окутывало очарование ее присутствия, звук ее голоса и скрипки. Я, как во сне, делала всё, что от меня требовалось. Потом выходила из класса, и всё пропадало.
И вот так прошло два года. Я не могла выучить нот. Не помню ничего из этих двух лет, кроме того, что я ходила на уроки и мне нравилось.
Людмила Ивановна была святая. Я не помню никаких криков. Думаю, меня терпели из-за Саши. Так что мое радужное представление о музыке не омрачилось неприятными деталями.
Со временем чудо произошло: я включилась и стала довольно успешной ученицей.
В третьем классе уроков специальности стало два в неделю, урок удлинился до 45 минут, добавились классы сольфеджио, музыкальной литературы, хора и фортепиано.
Мы шли на занятия музыкальной школы сразу после школы, если на сольфеджио — то и не заходя домой. А вот для класса специальности надо было зайти домой, оставить портфель, взять скрипку и тогда уже идти на занятие.
Эта дорога навсегда впечатана в мою память. Она была мне знакома с детства, но приобрела новое значение, когда начала ходить на уроки скрипки. На ней перестраивался и отдыхал мозг между занятиями — как на десяти минутах перемены в общеобразовательной школе.
Самым опасным было — перейти проспект, даже по зебре. Машины ревели, как дикие звери, и срывались с места, иногда не тормозили вовремя. Когда эта опасность была пройдена, начиналась спокойное передвижение вверх по улице Тургенева. Довольно большой участок вдоль тротуара был засажен голубыми елями, которые весной производили на свет маленькие кисточки в почти прозрачных шелушащихся колпачках. Эти колпачки легко снимались и обнажали светло-зеленые нежные новые иголочки. Дойдя до улицы Гоголя, а это пару больших кварталов пути, надо было повернуть направо. Напротив поворота, на углу была средняя школа № 5, бывшая мужская гимназия, в которой начинал учиться мой папа. Потом в нее добавили девочек.
Репутация у этой школы была не лучшая, я бы даже сказала, дикая — некоторые дети из нашего двора ходили в нее. Представить другую школу, не ту, в которую ходила я, было тяжеловато. Скользя взглядом по зданию школы, привычно спотыкалась мыслями о ее загадочной внутренней жизни и свернув, куда нужно, я оставляла ее и мысли о ней за спиной.
Вдоль улицы Гоголя стояли старенькие, еще дореволюционные, беленные одно- и двухэтажные домики-мазанки с крошечными окошками с двойными рамами. Между рамами была выложена вата, иногда к Новому году — снежинки или блестки, и почти у всех на окнах стояли фиалки и другие цветы.
Я любила рассматривать цветы на окнах, это отвлекало меня, и я замедляла шаг.
Музыкальная школа тоже была в двухэтажном небольшом здании, правда младшем, чем мазанки, с подвальным этажом. На входе была каморка вахтера, где нужно было сообщать, куда идешь. У вахтера также можно было узнать, в каком кабинете занимается мама, если вдруг не в своем. Но мой класс всегда был неизменен, я поднималась на второй этаж.
В старших классах при подготовке к академконцертам можно было попросить у вахтера ключ в свободный класс и позаниматься дополнительно. Между мамиными учениками и своими репетициями я побывала почти во всех классах в школе.
Отдельно о моде. Людмила Ивановна была красавица, и всякий раз, придя на занятие, я восхищенно ее разглядывала. Тогда модно было носить туфли или сапоги на каблуках, они делали женщин выше. Очень популярно было носить мех зимой — если не шубу, то хотя бы меховую шапочку. Когда голова была не в лучшем виде, меховую шапочку не снимали — оставалась как украшение на голове.
У Людмилы Ивановны был норковый берет. Он делал ее загадочной, как «Незнакомка» Крамского, но с лучистым взглядом. Блестящий мех облагораживает и, несомненно, идет женщинам.
Приходя на урок, я часто сталкивалась с учеником, который заканчивал занятие. В классе Людмилы Ивановны было десять-одиннадцать детей, я знала практически всех, а на оркестре, в старших классах, мы познакомились ближе. Наша учительница общалась со всеми своими учениками ровно и дружелюбно.
Но мне казалось, что со мной она ведет себя по-особенному и любит меня больше, чем других. Я так никогда и не нашла подтверждения этой своей теории, но глубоко в сердце знала, что она меня знает и понимает лучше, чем другие люди в моей семье, даже бабушка.
Об этом мы с ней никогда не говорили, но она читала меня изнутри. Я, в свою очередь, брала от нее по максимуму. Тоже считывала ее и копировала идеально.
Вспоминается случай, когда к ней приходил проверяющий, не знаю откуда, и присутствовал на уроках. Он настолько был поражен моим идеальным звуковоспроизведением, постановкой рук и проведенным уроком, что в отчете по праву превознес ее до небес.
Я чувствовала, что Людмила Ивановна — мой якорь в творчестве и жизни. Мне было очень больно ее терять по окончанию школы, хотя она честно провела со мной все семь лет.
Возвращаюсь к уроку.
Самой легкой частью урока было разучивание новых нот, когда она проигрывала мне мелодию. Это был мой звездный час, когда мое копирование помогало сократить путь к выученному варианту в разы. Мне надо было запомнить, как она играет произведение. Считать я катастрофически не могла, голова включалась туго, а заучивать правильно проигранный вариант было делом времени. С этим я мало сачковала и довольно хорошо выполняла заданное.
У Людмилы Ивановны был прекрасный, разборчивый и с наклоном, каллиграфический почерк, которым она записывала мне домашнее задание в дневник. Я с ней не расставалась даже дома. Открывала свой дневник и видела красивые буковки, которые вязались в слова, напоминавшие о моих заданиях на пару дней.
Когда музыкальная школа окончилась, этой части ритуала мне сильно не доставало. Организованные занятия с человеком, который меня знал и любил, прочно были вписаны в мою жизнь. После окончания музыкальной школы и без этого дневника я чувствовала себя потерянной.
Занятия в музыкальной школе тренировали навык выступать, а выступать мы начинали прямо с первого класса. Наше первое выступление было в зале Дворца пионеров. Это был чему-то посвященный концерт в завершение учебного года. В первом классе еще не было ни оркестра, ни хора, но был детский камерный ансамбль, и мы исполняли в унисон менуэт Боккерини на этом концерте.
Торжественно одетые в нарядные белые фартуки на школьную форму, с бантиками, украшавшими голову, девочки численно теснили мальчиков в белых рубашках.