Читать интересную книгу Золотая змея. Голодные собаки - Сиро Алегрия

— Он что же, собирался привести других дикарей? — перебивает старика инженер, видя, что тот увлекся описанием индейца.

— Вполне возможно, сеньор. Это же немирные индейцы, и только тот, кто их не знает, решится иметь с ними дело. Они все время враждуют с племенем чолонов, а если подвернется под руку какой-нибудь неосторожный белый человек — и его убьют. Когда они видят, что есть чем поживиться, никакая осторожность не поможет. Ленивы они на редкость, злы как черти и без конца лакают это омерзительное масато.

— А правда ли, что в масато примешивают слюну?

— Да, сеньор. Чтобы приготовить масато, надо хорошенько прожевать юкку, бросить жвачку в деревянное корыто и дать суслу перебродить. Это и будет масато. Ну, а поверите ли вы, что я сам пил его, и с удовольствием?

— Не может быть!

— Истинная правда, сеньор. Теперь я говорю «омерзительное масато», но однажды — и потом это повторялось не один раз — оно мне вовсе не показалось омерзительным. Впервые я отведал его, когда пробирался вверх по Уальяге. Ведь на каноэ можно плыть только вниз по течению, причем этих дикарей-индейцев совсем не пугают каньоны и пороги. А вверх по реке на каноэ не пройдешь, приходится вытаскивать его из воды и нести на себе. Однажды мы совсем выбились из сил, каноэ оттянуло руки, а кругом камни, лианы, короче говоря, сущий ад. Я так устал, что больше не мог идти. Тогда один индеец протянул мне свою флягу с масато, я глотнул раз, другой… И вовсе оно не показалось мне ни грязным, ни омерзительным. На вкус питье это сладкое, и оно меня как-то сразу подкрепило. Никак я не мог тогда вдоволь напиться, все хлебал и хлебал… С тех пор всякий раз, как попаду, бывало, в сельву, без масато обойтись не могу. Так что грязь, слюна — все это предрассудки…

Инженер больше ни о чем не спрашивает, старик тоже молчит. Оба думают об одном и том же: среди первозданной, дикой природы человек невольно и сам дичает, и может наступить такое время, когда он даже падаль будет есть, лишь бы выжить, ведь борьба за существование здесь идет жестокая, непримиримая.

— Итак, сеньор, — продолжает дон Хуан, — проводники не захотели оставаться в сельве. Да к тому же, что за охота служить пищей летучим мышам, а их там столько и такие они прожорливые, что нападают даже на людей, особенно в безлунные ночи. Когда же луна появляется, надо ложиться в том месте, куда падает ее свет, и тогда летучие мыши трогать не будут. Их самый надежный союзник — темнота, а уж ее-то в сельве всегда хватает. Путешественники, о которых я вам рассказываю, к утру находили у себя по две-три раны на шее или на ногах. Эти кровососы набрасываются даже на лесных птиц и кур, ведь нехристи-индейцы кур держат…

Инженер, с дотошностью, достойной бывшего ученика коллегии братьев-реколетов, тут же вставляет вопрос:

— Нехристи? Почему, разве они не верят в бога?

— Кто ж их разберет, сеньор… Они считают, что бог — это самое высокое дерево или самая широкая река, у них свои обряды и свои колдуны, которые все это им объясняют. А христианскую веру они принимают только корысти ради. В давние времена миссионеры старались привлечь дикарей подарками, потому что проповеди не давали никаких результатов, да к тому же миссионеры не знали местных наречий. Для дикарей непостижимы такие вещи, как непорочное зачатие девы Марии или святая троица, а чтобы человек пожертвовал собой ради спасения других — уж этого они и вовсе не в состоянии понять. Как-то раз индеец из племени гибитов получил в подарок нож, зеркальце и стеклянные бусы за то, что позволил окрестить своего сына… А на следующий день он опять пришел, просит еще раз окрестить мальчонку…

— Я вижу, дон Хуан, вы никогда не закончите рассказ про тех путешественников, — улыбается инженер.

— Так ведь вы все спрашиваете, волей-неволей отвлекаешься. Душа неприкаянная не требует столько молитв, сколько вы объяснений… Но я скоро кончу, наберитесь терпения. Чего только те гринго и Лескано не сулили своим проводникам, но они все равно ушли, оставив путешественникам все их винчестеры, револьверы, карты, планы, консервы, компасы и груду всяких побрякушек…

— И что же?..

— А то, что с тех пор никто больше о них ничего не слыхал. Они не появились ни на том берегу, где в некоторых местах живут белые поселенцы, ни на этом. Сельва есть сельва, сеньор…

Молодой инженер на сей раз, видно, более трезво воспринял слова дона Хуана; он долго молчит. А тот смотрит на него глазами древнего мудреца и нисколько не удивляется, когда слышит новое возражение:

— Так-то оно так, но они действовали не по системе…

— Может быть, сеньор. Но только тут своя наука. Что делать, если человека укусит змея или настигнет не знающая промаха стрела, как выбраться из лабиринтов сельвы или из шальных стремнин? Как удержаться на краю бездонной пропасти? Эту науку можно постичь только здесь, сеньор.

— Вот увидите, дорогой дон Хуан, я не отступлюсь, я доведу до конца это большое и нужное дело.

Дон Хуан — старый боевой петух — хочет прикончить свою жертву одним взмахом крыла. Он спрашивает как ни в чем не бывало:

— У вас уже есть какой-то определенный план?

— Что касается сельвы и Уайабамбы, то все это очень любопытно, я бы сказал, по-настоящему интересно… Может быть, стоит подумать о рудниках, говорят, здесь есть руда. Одним словом, там видно будет.

— Однако, друг мой, вы до сих пор в нерешительности. Ну что ж, потом вы мне сами все расскажете, а пока что я советую вам подняться на вершину Кампаны, оттуда все видно как на ладони. Для начала посмотрите… А потом изучайте, исследуйте, но только обдумывайте каждый свой шаг. Вы собираетесь посетить Бамбамарку? Так вот, как только придете туда, сразу же прикиньтесь больным…

— Вы шутите, дон Хуан!

— Нет, я говорю вполне серьезно. Индейцы Бамбамарки очень обидчивы и в любой мелочи готовы усмотреть неуважение к себе. Алькальд или сам губернатор вас встретят как родного — гостеприимства им не занимать, — вам подадут в огромных тыквенных плошках картофель, похлебку и вареную оку[25]. И все это вы должны будете съесть, иначе потом вас вообще кормить не станут. Им кажется, что все люди так же прожорливы, как они сами, и раз вы не съели всего, чем вас угостили, значит, вы их не уважаете. Так что, не мешкая, попросите, чтобы вам принесли питья, настоянного на мелиссе или апельсиновом цвете, — они покупают их в Калемаре, — и побожитесь, что с желудком у вас хуже некуда. Тогда, если даже вы будете есть совсем мало, дружба ваша не разладится…

Инженер смеется. Ох, уж эти дикари! Но его-то не проведешь, он достаточно наслышан о глупости индейцев. Ну да ничего, приберем мы их к рукам!

— Поверьте, дорогой дон Хуан, дело, которое я затеял, изменит даже здешние обычаи. Больше всего меня возмущает их дурацкая привычка жевать коку. Курить пусть курят, но кока — это ужасно! Они совсем дуреют от нее и ходят как сонные мухи. Я думаю, что кока пагубно сказалась на психике индейцев и метисов. Ведь они одурманивают себя испокон веков…

— Без сомнения, сеньор. Знаете что, я бы посоветовал вам обратить внимание на Мараньон. Разве плохо заняться промывкой золота? Оно там прямо под ногами валяется, нагибайся и бери… Не будь я так стар, я обязательно занялся бы промывкой, а теперь где мне! И климата не выдержу, и твари всякие заедят.

— Вот увидите, дон Хуан, что тут будет. Настанут новые времена…

В комнату входит старая индианка с землистым лицом. В открытую дверь врывается ветер. Индианка, похожая на черную тень, сгорбившись, прижав к груди руки и глядя в пол, говорит чуть слышно, что кушать подано. И мрак снова проглатывает ее.

— Я был бы очень рад… поверьте, очень… Но горы, сельва и река — это крепкие орешки, сеньор.

* * *

Чуть забрезжил рассвет, дон Освальдо, сильно задетый за живое рассказами о сельве, отправился в горы. Прежде всего он должен добраться вон до той вершины, — сейчас, прикрытая лохмотьями облаков, она еле-еле видна, — осмотреть сверху местность, прикинуть маршрут. Рудники! Сельва! Этой дикой и щедрой природой завладеет богатая компания, она будет здесь хозяйничать и насаждать цивилизацию, она проложит дороги, ее машины выкорчуют леса, врежутся в земные недра, промоют золотоносные пески, соберут дикие плоды — одним словом, человек возьмет в свои руки все то, чем он пренебрегал до сих пор.

Проводник — индеец с темной кожей, угловатый как скала, ровным привычным шагом идет впереди коня, на котором восседает инженер. Дону Освальдо очень хочется втянуть проводника в разговор, но тот скуп на слова, ему больше по душе постукивать по тыквенному горшочку с известью, да жевать свою милую коку. Инженеру остается лишь делать «умные» выводы из своих наблюдений, и он отмечает, что человек здесь полностью сливается с природой: в долине он разговорчив, под стать реке и деревьям, а чем выше поднимается пуна, тем он молчаливее. Навстречу попался индеец, погоняющий двух мохнатых осликов.