бросались к ней и, отталкивая друг друга, спрашивали:
— Что тебе, деточка?
— Что тебе, солнышко?
— Что тебе, кисанька?
— Что тебе, ягодка?
И деточка, солнышко, кисанька, ягодка требовала от родителей и бабушек чего только хотела!
И они её требования выполняли.
И винить их в этом нельзя. К больному человеку, слабому, а тем более к ребёнку, надо быть очень внимательным.
Но никто не заметил, что Сусанна, став абсолютно здоровой, продолжала вести себя, как больная.
Она привыкла, что каждое её слово ловят, что каждое её желание исполняется.
А отвыкнуть не могла.
И не хотела.
Петька не зря ей завидовал. Уж какой бы он ни был, но его хоть в магазин можно было послать.
А Сусанна ни разу сама даже не умывалась.
И если бы я составил список дел, которых она не умела делать, получилась бы толстая книга.
Неудобно писать об этом, но даже в одно заведение Сусанна ходила только с бабушкой или даже сразу с двумя бабушками. Вот!
А раз родители и бабушки отдали ей столько сил, она и стала казаться им необыкновенным ребёнком.
А когда поверили, что она необыкновенная, то стоило Сусанне, например, чихнуть, как все умилялись:
— Ах!
То есть: даже чихает не как все, а необыкновенно.
И даже когда она набила себе шишки, бабушки заявили, что ни у кого ещё не видели таких необыкновенных шишек.
Стоило Сусанне один-единственный раз пропищать какую-то песенку, и на семейном совете было дружно решено:
— У ребёнка музыкальные способности.
Мама и папа отказались ехать отдыхать, продали кой-какие вещи, заняли денег у друзей и купили пианино.
Ребенок с музыкальными способностями вымазал белые клавиши фиолетовыми чернилами, гвоздём выцарапал на крышке
ПЕТКАДУРАК
и предпочитал играть кулаками, а не пальцами.
И называл пианино пианинкой.
Сусанну не приняли ни в одну музыкальную школу города. Её водили к тридцати четырём преподавателям музыки, и тридцать три из них отказались заниматься со злой девчонкой.
И только одна старушка согласилась, потому что была глухая и не слышала, что там играют её ученики. Но даже эта старушка через две недели сказала:
— У вас действительно необыкновенный ребёнок. Такого абсолютного отсутствия музыкального слуха я ещё не встречала. Это уникум! Берегите её! Как редкий экземпляр!
Короче говоря, в семье Кольчиковых получилось так, что не родители воспитывали дочь, не бабушки внучку, а дочь воспитывала родителей, а внучка — бабушек.
И раз эта повесть связана с цирком, то вместо слова «воспитывала» следует говорить:
дрессировала.
Алле, оп! Дорогие родители, шагом марш исполнять желания любимого ребёнка! Бабушки, то же самое! Да пошевеливайтесь!
И чтобы доказать вам, что Сусанна была неплохой дрессировщицей, расскажу о её основном номере.
Номер этот она проделывала редко, не чаще двух раз в год.
В чём он заключался?
Надо было довести мамуленьку, папуленьку и бабуленек до такого состояния, чтобы ни… (Сломалась пишущая машинка. Не выдержала, тск чила буква. П пр бую пр д л жать без неё. Нет, пл х п лучается. Беру карандаш.)
Надо было довести мамуленьку, папуленьку и бабуленек до такого состояния, чтобы они были готовы выполнить ЛЮБОЕ желание ребёнка. (Карандаш сломался. Беру следующий.)
Для этого Сусанна несколько раз подряд повторяла:
— Умираю… помогите…
И тогда её спрашивали:
— Что сделать, чтобы ты не умирала?
Наступала тишина.
Тишина наступала.
И в тишине звучал слабый голос:
— Пой… те…
И что бы вы думали?
Папа говорил:
— Это возмутительно! — и уходил на кухню.
Мама восклицала:
— За что нам такое наказание? — и шла за ним следом.
Бабушки брали в руки носовые платки, вытирали друг другу слёзы и начинали:
Эй, моряк, ты слишком долго плавал,
Я тебя успела позабыть!
Мне теперь морской по нраву дьявол.
Его хочу любить!
В глазах злой девчонки появлялся злой блеск.
— Громче! — сипела она. — Веселее!
И бабушки, утерев друг другу слёзы платками, продолжали, притопывая:
Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы
Всем на дно!
Там бы, там бы, там бы, там бы
Пить вино.
И пили валерьяновые капли.
А Сусанна закрывала глаза и звала:
— Моя милая мамочка…
— Что, детка? — ещё из кухни испуганным голосом спрашивала мама и бежала на зов любимого ребёнка.
— Мне плохо, мамочка.
— Что тебе нужно, миленькая моя?
— Не знаю.
— Ну, скажи, золотце. Я всё для тебя сделаю.
— Не знаю.
— Ну, вспомни, золотце…
— Не знаю.
— Помяукай! — шёпотом подсказывали бабушки. — Помяукай!
— Мяу…— неуверенно начинала мама. — Нет, не могу!
— Как мне плохо… — сипела Сусанна, сквозь опущенные веки внимательно следя за мамой.
— Мяукай! — сквозь зубы приказывали бабушки.
— Мяу… — неуверенно начинала мама, и губы злой девчонки вытягивались в улыбочку. — Мяу! Мяу! — уже громче продолжала несчастная мама.
— А он пусть лает, — бабушки кивали на дверь в кухню, где спрятался папа.
Мама открывала дверь в кухню и грозным шёпотом произносила:
— Ребёнку, нашему ребёнку плохо, а ты ничего не хочешь сделать. Тебе трудно немного полаять?
— Но ведь это непедагогично, — шептал папа.
— А если ребёнок умрёт, это будет, по-твоему, педагогично? Лай! Мяу, мяу, деточка! Лай!
— Гав… гав… — покраснев от стыда и непедагогичности, тихо отвечал папа. — Гав… гав…
— Громче! Она не слышит!
— Гав! Гав! Гав!
— Мяу, мяу! Деточка, ты слышишь?
А деточка смеялась, кричала радостно и хрипло:
— Ещё! Ещё! А где курочки? Где курочки?
— Здесь мы! — отвечали бабушки и начинали: — Куд-куда! Куд-куда!
— Мяу! Мяу!
— Гав! Гав!
(От злости я сломал уже несколько карандашей. Когда книгу будут печатать, я попрошу, чтобы эти места напечатали разными шрифтами. Как карандаш сломается, так тут и сменят шрифт.)
— Ещё! Ещё! — приказывала Сусанна, хлопая в ладоши. — Теперь ты будешь собакой, он — кошкой, а вы — поросятами!
Наступила тишина.
Тишина наступила.
Взрослые смотрели друг