инцесту. Ощущаю его, как нечто чужое, и в то же время желанное, вопреки личной воле, желанное ей, моей вагине. Кончаю я очень быстро. Секрет: ровный ритм. Сначала тяжесть, волна плавно собирается в шар, шар взрывается, электрические волны идут всюду, где я есть, и туда, где меня нет, тоже идут. “Серьёзно, уже?” – спрашивает Венц. Мышцы сжались, не почувствовать это сложно. “Да, – говорю, – я скорострел”. У кого как, но после первого моя чувствительность обостряется. Касаясь клитора, ощущаешь оргазменное эхо, так можно растянуть кайф надолго. Венц неожиданно разворачивает меня. Чтобы залепить пощёчину. “Я, – говорит, – тебе этого не разрешал. – Суживает глаза, верхняя губа – наискось вверх. Очень жёстко. Смягчает взгляд, теперь там – почти нежность. – Ты такая красивая, Божена, – удар по другой щеке. Рука у него тяжёлая. – Бегала ещё от меня, сука”, – перед третьей я инстинктивно отворачиваюсь, жмурюсь, подтягиваю к себе руки и ноги. Удара нет. Есть улыбка в темноте.
Трахаемся мы до утра. Выходим перекурить на балкон и, не успев толком затянуться, трахаемся там. Остекление витражное, под нами – город. Ладони на стекле, мои ладони, с двух сторон от открытого окна. Венцу приходится расставлять ноги, из-за моего роста. “Они все на тебя смотрят, – говорит на ухо, хотя понятно, что это не так. – Все видят тебя, шлюха”. Я уже ничего не вижу. Глаза слезятся. Звёзды давно зажжены и почему-то не сгорают. Разбирается диван. Застилается абы как. Теперь я сверху. Теперь я душу. Бёдрами двигаю по кругу, а не вверх вниз: так задеваются все стенки, так можно дойти до оргазма, не трогая клитор. Хотя, желательно всё-таки тронуть. Венца уносит. После того, как он кончает в третий раз (свои я не считала), отрубается. Еле успел вытащить. Я, в поту и сперме, трясущимися руками зажигаю сигарету. Спящим я его не видела. Черты разглажены, рот приоткрыт, кожа чистая, не считая родинок. Костлявый, но с рельефом. Волосы намокли, косую чёлку занесло назад. На груди – засос, не факт, что мой. Поднимаю память: нет, мой. Входили, его не было. Я вся в следах. Сил беспокоиться нет. Солнце поднимается из-за домов. Я ставлю будильник и, голая, ложусь рядом, ему на руку. Венц, не просыпаясь, притягивает меня к себе, обнимает. Закидываю на него ногу. “Я жива”, – отчётливая мысль. Батарейка садится.
***
Выходим из дома, одинаково одетые, в красных офисных костюмах. Мы даже мелкими одинаково не одевались, а тут вот те на те. У Лиды – высоко поднятая грудь, через штаны просвечивают стринги. Я на себе белья вообще не чувствую. Машина припаркована у парадной. На водительском – мама, в костюме, как у нас, с красными губами. "Вы опаздываете, – говорит она, – сколько можно ждать?" Садимся, обе, назад, едем. Где – неизвестно, хотя выезжали из собственного двора. Въезжаем в тоннель. По бокам – жёлтые лампы. Они моргают. "Куда мы?" – спрашиваю я. Сижу за водителем. Мне не отвечают. Я тянусь посмотреть на маму и обнаруживаю пустой красный костюм. Её там нет. Несёмся без управления. "Нужно немедленно сесть за руль", – думаю я и пытаюсь пролезть на место, где была мама. Её костюм оказывается твёрдым, как гипс. "Нет! – кричит Лида, хватая меня за пиджак, – нет, не смей! Это её место!" Я отбиваюсь, кричу в ответ: "Мы так разобьёмся нахрен, дура! Пусти, я поведу!" "Ты не влезешь в её одежду! – визжит сестра, – она тебе не идёт". Разворачиваюсь и отвожу её лицо вбок, под нос. Тоннель становится шире. Пользуясь замешательством, прыгаю вперёд. Падаю прямо на костюм. На газу – ботинок, втопленный в пол. Бью по тормозам, не помогает. Пинаю ботинок в сторону. Не поддаётся. Ноге больно. Прилип намертво. Выезжаем из тоннеля на трассу. Всё, что я могу – держать руль, маневрировать в потоке неизвестно откуда взявшихся автомобилей. Лида норовит вцепиться мне в волосы, расцарапать лицо. "Ты не она!" – пищит, нападая. Приходится терпеть. На кону наши жизни. "Мы врежемся!" – пищит, откидывается назад, закрывает лицо. На полной скорости мы вылетаем на мост. Внизу река. Соображаю я быстро. Опускаю стёкла. Ветер сечёт. "Пристегнись, – говорю сестре, – будем прыгать". Пристёгиваюсь сама. Не отвечает. "Пристегнись, Лида! – срываюсь на крик, – я знаю, что делаю!" Щелчок. Пристегнулась. Сворачиваю вбок, тараню ограду. Летим. Подбрасывает вверх, потом вниз, потом – неразбериха. Вода гасит удар. "Давай наружу", – успеваю скомандовать. Слышу: отстегнулась, лезет в окно. Отталкивается ногой от двери. Получилось. Пока неглубоко, выплывет. Проводив красное пятно, тянусь отстегнуться сама. Запястье хватает чья-то рука. Смотрю, а сижу я не на костюме. Сзади – мертвец. И не маму мёртвой вижу я. Мёртвого Венца, со всех сторон меня обнявшего. "Все, кого ты любишь, умрут, – говорит он, холодный, восковой (как она, как Анна, с острым лицом), – какой смысл выбираться?" "Пусти меня, – прошу, но не так уверенно, как Лиду, – я хочу наверх, наверх". В лёгких – вода. Воздуха нет. Мы на глубине, небо бирюзовое, в нём – солнечная тарелка, жарит свет. Векам больно, вижу, закрывая веки, как Лида выныривает. "Умница", – с облегчением провожаю её взглядом и мыслью. Давление воды всё сильнее. Рвусь. Не пускает. "Останься со мной, Божена", – говорит мертвец. Его руки – спасательный круг. Его руки – камень на шее. Колёса касаются дна. Наша остановка. Мы больше не в машине. Мы в чёрном пространстве, где нет солнца, но у предметов – белые контуры. Раскраска наоборот. Я стою на коленях и, как член, обсасываю кость. Кость похожа на позвоночник. Надо мной стоит скелет. "Я так люблю тебя, Божена", – говорит он голосом Венца и оглушает меня пощёчиной. Белый взрыв.
Я просыпаюсь от будильника. Сажусь, дышу. Рядом спит человек, который ни под каким видом не должен спать рядом. Я у него дома. Лида, насколько я помню, у него дома не была. Сначала он жил не один, то комнату, потом студию они снимали с товарищем. Товарищ уехал, привычка ходить к нам осталась. В день, когда мама умерла, её не должно было быть дома. Собиралась на свидание. Не пошла. И не пойдёт. Они появились, оба два. Могли не появляться. Дышу, думая про сон. Смотрю на Венца. Он – на меня. Глаза открыты. Вздрагиваю от неожиданности.
"Привет", – говорит он. Я киваю: "Привет". Одежды ни на ком нет. Вся на полу. Неуютно. Встаю, поднимаю с пола платье, накидываю, спиной к нему. В одевании, я считаю, есть что-то неестественное. Раздеться при ком-то в миллион раз проще,